Корабль Роботов. Ветви Большого Дома. Солнечный Ветер (сборник)
Шрифт:
Плечо Николь припечатала сзади большая ладонь.
Когда — то Карл — Хендрик — Николь уже не помнила, к чему — показал ей с помощью Восстановителя событий сцену древнего гадания. В зимнюю ночь сидела бледная напуганная девица на выданье одна в темной комнате перед зеркалом с горящими свечами по бокам. Карл — Хендрик пояснил, что более всего девушка боится оглянуться…
— Подумаем вместе, а? — предложил из — за спины густой, чуть ленивый баритон.
— Думать больше не о чем. Я хочу не думать, а действовать.
Тот, за спиной, ухмыльнулся.
— Кажется, братик и сестричка мудрее тебя?
— Понятно, мудрее. Они ведь еще не живут, они
Рука тихонько сползла с ее плеча.
— Ладно, поговорим напрямую. Ты понимаешь, милая, что в твоем нынешнем состоянии тебя не устроит никто? Ни один мужчина?
— Но почему? Почему?!
Он смиренно вздохнул — непонятливая попалась собеседница.
— Немного истории, Николь. Когда — то миллиарды людей полагали часть — целым, плотское влечение — любовью. На этой почве возникал брак. Но чаще всего он распадался, поскольку дозволенная половая близость — сама по себе штука нудная, а родством духовным отношения не скреплялись. Когда большинство государств решило жилищный вопрос, были узаконены пробные браки — на год, на три, с последующим обменом временных удостоверений на постоянные. Ну и что? В конце концов, девять десятых населения стали ограничиваться пробными браками…
— Все ясно, — перебила Николь, отнимая Сусанну от груди и застегиваясь. — Но при чем здесь я?
— Терпение, мы подходим к сути. В то время, о котором я говорю, большинство мужчин и женщин соединялись почти произвольно, не требуя уникальности избранника: этих «супругов» можно было бы легко разлучить, перетасовать и вслепую соединить в новые пары — почти ничего не изменилось бы…
Николь опустила голову. Она начинала понимать. Голос собеседника сразу потеплел:
— Правильно. Сейчас все обстоит иначе. Одухотворенность выросла колоссально: вы — не только раса художников, но и раса утонченнейших интеллигентов… Да, да, исключения есть, но, поверь, они достаточно редки!.. Мало кто рискнет связать свою жизнь с человеком, относительно которого есть хоть малейшее сомнение — незаменим ли он, совместим ли по тысячам душевных показателей. Сверхсложность оборачивается сверхизбира — тельностыо… И, естественно, такой тип характера имеет свою крайность. Наиболее полное выражение.
— Это я! — без вопроса, мрачно сказала Николь.
— Боюсь, что так.
— Но ведь я была совсем другой!..
— Я знаю. Ты шла нелегкой дорогой к своему нынешнему состоянию. Но теперь, пожалуй, не изменишься. Если, конечно, не захочешь при очередном обновлении упростить свою душу до блаженного кретинизма…
— Значит, все — таки одна. Навсегда одна…
— Ну, зачем же? Согласись терпеть, стиснув зубы; постоянно уговаривать себя, что ты счастлива…
— Карл — Хендрик говорил иначе, — с горькой усмешкой сказала Николь. — Он любил пофилософствовать, оправдывая наше сожительство втроем. Вот… «Любовь была редкой птицей на старой, собственнической земле. Любящие, образуя пару, как бы творили свой собственный мирок, замкнутый, противопоставленный равнодушному большому миру. Ныне стены домашнего очага разрушены, Земля окутана всеобщим дружелюбием и доброжелательностью: есть ли смысл и дальше считать нормой парный союз? Пусть расползается во все стороны сеть любви…»
— У тебя хорошая память, — одобрил голос.
— Ты… слышал наш разговор?
— Я слышал мириады подобных разговоров. Человеческая ординарность повыветрилась… но похожего все — таки много!
— Так не прав был Карл — Хендрик?
— Отчего же! Бывает, что сверхсложность приводит в совсем иным последствиям, чем те, о которых я тебе говорил. Например, человек решает, что он не может замкнуться в паре, поскольку ни один партнер не в силах воплотить все душевные свойства, необходимые для любви:, надо создавать любовный круг, группу взаимодополняющих…
— Вот это уже точно про меня — с Карлом — Хендриком и Золтаном. Каждый из них был по — своему необходим. Но…
— Теперь ты здесь, — сказал голос. — И ты совсем одна.
— Если не считать Сусанны.
— О, это тебя не устроит. Ни одной женщине с начала времен не удавалось полностью замкнуться в ребенке, отдать ему все свои чувства. Это против природы…
Ни коль отчаянно захотелось обернуться — но моровом дохнуло в затылок, и она осталась сидеть на пне, глядя, как плавает вязкий туман в осиннике, над гнилым хворостом, над путаницей увядших вьюнков.
Наконец, она глухо спросила:
— И все — таки — что мне делать, Великий Помощник?
Он приумолк, точно задумался. Николь понимала, что с ней беседует не весь Помощник, — плывущий по орбите мегакомпьютер, — а лишь ничтожно малая его часть. Но даже у этой части недурно получается очеловечивание — все эти вздохи, смешочки, рука на плече, флегматичный голос из — за спины… Входит в доверие. И ведь входит!
— Я жду ответа! — настойчиво сказала она — и внезапно почувствовала, что за ней никого нет.
Николь стремительно обернулась. Вырубка была пуста. Мотая головой, вздрагивая, танцевал стреноженный Баярд. Словно только что прошел рядом лесной хищник.
Она устало разогнула колени, привычно устроила за спиной Сусанну. Девочка молчала и, вертя головой, таращилась во все стороны… Стало быть, не смог! Не зря она колебалась. Безумие — надеяться на машину, даже на мировую, больше, чем на самое себя! И вообще: может ли нечеловек распутывать гордиевы узлы наших страстей и сомнений? Какая — то новая религия. Машинопоклонники. Не хватает только начать воздвигать алтари Великого Помощника: хотя бы и здесь, у Днепра, где две тысячи лет назад стояли усатые идолы ранних славян…
Легкая, опустошенная, беззаботная, готовая ко всему — хоть на карнавал, хоть головой в петлю, — ехала Николь между покрытыми сосняком холмами. Ей не хотелось больше ничего предпринимать. Первое же независящее от нее обстоятельство укажет путь…
Она никогда не бывала здесь раньше. Просто, уходя от амазонок, случайно попала в эту, наверное, славную летом, но сейчас унылую и пустынную местность. Ступая, конь брезгливо стряхивал с копыт пласты грязи, налипшие пожухлые листья. Наугад прокладывая тропу по скользким, изрезанным дождями откосам, Николь стремилась лишь к одному — поскорее бы найти определенность. Любую, любую, любую…
И вот, с разгона въехав на очередной травянистый трамплин, Николь увидела перед собою старую, узловатую дикую яблоню, даже без листвы причудливо — живописную, и за ней — обветшалую, в толстой шубе дикого винограда, в дебрях малины и ежевики ограду барской усадьбы, со ржавыми узорными решетками меж кирпичных столбов. За наполовину рухнувшей аркой ворот являл сплошную путаницу ветвей одичавший сад. Только центральная дорожка была расчищена до самого крыльца, до белых ложных колонн дома екатерининских времен, еще крепкого, широко раскинувшего пристройки, сени и кладовые. А перед крыльцом увидела Николь мужчину, сидевшего в плетеном кресле у садового стола. Были на столе фарфоровый чайник и чашка, и графин с рубиновой жидкостью, и разрезанный ржаной хлеб, и еще — листья, прилипшие к бело — голубой выцветшей клеенке.