Кораблики, или «Помоги мне в пути»
Шрифт:
– А-аве-э Мари-и-и-ия-а-а... – тоненько вывел мальчик.
И вдруг все исчезло. Я резко глянул на Полоза.
– Ну и так далее, – сказал он, почти лежа щекой на клавиатуре. – Таким вот образом мой хроноскоп отыскивает во времени нужные эпизоды...
– Изумительно, – искренне сказал я. – Но пока это не более чем стереокино. Голографический эффект. А...
– Да-да! – он вскинулся, сел прямо. – Следующий этап сложней. Выбрать исполнителя и... сделать так, чтобы он оказался здесь. Главное – уловить момент,
– То есть вы живьем переносите ребенка сюда!
Он разъяснил снисходительно:
– Не переношу, а воспроизвожу. Здесь материализуется дубликат, запрограммированный лишь на одно – на исполнение своего номера. Когда задача выполнена... результат эксперимента исчезает.
– Как... исчезает? – с усилием спросил я.
– Бесследно. Происходит дематериализация. Примерно через полчаса после исполнения. Ну, бывает, правда, задержка, если молекулярные связи оказываются чересчур прочными. Как сегодня, например...
Как сегодня!.. Значит, там, за дверью с портьерой, сидел взаперти второй я! И он еще не исчез, я чувствовал это! И должен был сгинуть с минуты на минуту!
– Ты же убийца! – вырвалось у меня.
Он так дернул головой, что локоны разлетелись.
– Побойтесь Бога! Кого я убиваю? Это копия, слепок!.. Все равно что кинопленка! Это... просто мое произведение!
– Это произведение – живое! Оно же дышит, чувствует!
– Да бросьте вы! Оно не более живо, чем фигура на экране! И чувствует не больше, чем граммофонная пластинка с записью голоса! Вы же не станете считать живой пластинку только потому, что она поет?
– Не врите! Я видел – это настоящий мальчик!
– Это зомби! Точнее, аппарат с записью голоса!
"Покажи мне его!" – это, естественно, я должен был потребовать немедленно. И... струсил. Да. Мысль, что увижу сейчас себя, живого Петьку Викулова, заставила замереть душу. А от мысли, что этот Петька может исчезнуть у меня на глазах, стало жутко. Пряча страх, я сказал небрежно (хватило сил притворяться, черт возьми!):
– И вы не боитесь ответственности, господин Полоз?
Он картинно поднял брови:
– За что?!
– Вот за это... за все. Конечно, вы гениальный изобретатель. Но формула, что гений и злодейство несовместны, в данном случае сомнительна.
Он расслабился, снисходительно улыбнулся:
– В каком Уголовном кодексе вы найдете статью, которая объявила бы меня преступником? Любой служитель муз вправе создавать художественные образы. И чем живее образ – тем больше успех...
– Существует Международная конвенция! О запрете воспроизводить живые существа искусственным путем! Без особого разрешения.
– Опять вы о том же! "Живые"... Кто докажет?
– А
– Так и объясню! Киноэффектом высокого уровня!
– У вас потребуют доказательств!
– Ну и докажу!.. Или... – Он вдруг кулаками прошелся по клавиатуре и уперся пальцем в крайнюю клавишу.
Хроноскоп тонко загудел. А Полоз проговорил с горьким торжеством:
– Вот и все! Аппарат, к сожалению, испорчен, программа стерта. Жаль, конечно, воспроизвести ее будет нелегко. Зато нет никаких следов моей "преступной" деятельности... господин Питвик.
– Есть! – я встал. – Отоприте вон ту дверь. Я знаю, что мальчик там. И надеюсь, он не исчезнет до приезда свидетелей. И... не советую шутить, господин Полоз. – Я незаметно тронул задний карман.
Полоз тоже встал. Сказал сочувственно:
– Нет там никакого мальчика. Уже нет... И как не вспомнить старую фразу литературного классика: "А был ли мальчик?.."
– Откройте дверь!
– Охотно. Вы сможете убедиться в отсутствии... предмета нашего спора. А также в том, что нет там другого выхода, через который он мог бы исчезнуть.
Полоз шагнул, отдернул портьеру, повернул ручку. Театрально толкнул дверь.
– Прошу!
Я тоже шагнул к двери.
Мальчик в комнате был.
3
Испуганный, съеженный, он прижимался к стене и суетливо кутался в плед, видимо сорванный с кресла. Такими клетчатыми пледами была укрыта здесь мягкая мебель.
Я впервые близко увидел его лицо – горестное, растерянное – и узнал себя сразу. И резануло по сердцу.
Петька метнулся по нам сырыми глазами и сказал сипловато, боязливо, но с остатками мальчишечьего гонора:
– Что вам от меня надо?.. Где моя одежда?
Из-под пледа внизу торчали босые ноги, а вверху – голое плечо.
– Почему он раздет? – резко спросил я Полоза.
Тот был растерян, перепуган без притворства. Парик на нем перекосился.
– Это... да, это бывает... Одежда иногда исчезает раньше, живая материя сперва сопротивляется... Но... его тоже не должно быть... уже...
Я скрутил свою ненависть к Полозу и спросил у Петьки:
– Что с тобой случилось... малыш?
Он почуял ласковую нотку и, кажется, душой потянулся ко мне как к спасителю.
– Я не знаю! Вот он... привел сюда. Сказал: скоро поедем домой. А потом тут что-то... Меня выбросило из кресла. И как ударит по ногам... И одежды нету...
Я глянул под ноги. Пол был из металлических плиток с выпуклым узором. Как в соборе или вестибюле старинного дома. И вообще в комнате было что-то от сумрачной часовни. Восьмиугольное замкнутое помещение с глухими узкими нишами вместо окон. Только мебель – современная, низкая, разлапистая.