Коричневые башмаки с набережной Вольтера
Шрифт:
– Вы называете пустяком бездоказательное обвинение в убийстве? Смею надеяться, ей возместят заработок, упущенный за две недели нетрудоспособности, и моральный ущерб.
– Послушайте, мы не безупречны, согласен. Разумеется, администрация уладит эту проблему. Можете быть свободны… Ах да, месье Легри, вы не в курсе, месье Мори еще не нашел «Мемуары Видока»?
Вечер субботы, 19 февраля
Ангела Фруэн повертелась перед витриной магазина на улице Лафитт. Третья пуговица на ее пальто так и норовила расстегнуться – из-за толстой повязки на торсе. Ангела задержала дыхание, попыталась втянуть живот и сморщилась от боли, но стоически завершила начатое и осталась довольна своим видом, только поправила берет со страусовыми перьями – подарок жениха, Гаэтана Ларю. Сам Гаэтан стоял в сторонке и с обожанием взирал на невесту. Этот головной убор, купленный в Больших магазинах у Нового моста, чуть по миру его не пустил, но Гаэтан нисколько не жалел о потраченных сорока франках, до того обрадовалась обновке его возлюбленная. А вот ему было не очень уютно в шевиотовой пиджачной паре и тесных туфлях. Спустя несколько минут они с Ангелой присоединились к собравшейся у входа в художественную галерею толпе приглашенных на открытие экспозиции.
«Палитра и мольберт» организовала персональную выставку работ Таша Херсон-Легри. Морис Ломье мысленно поздравил себя с тем, что ему удалось уговорить владельца помещения, Леонса Фортена, оказать доверие этой художнице, пока еще неизвестной, но определенно многообещающей. С индюшками было покончено навсегда, теперь стены галереи украсились изящными чувственными картинами, и женская половина публики замерла в экстазе перед набросками мужского обнаженного тела. При мысли о том, что позировал Таша для этих набросков Виктор, у Ломье неприятно потели ладони, что было симптомом крайней досады. Заметив, с каким мечтательным видом Мими таращится на мускулистый торс в рамке, он сердито схватил ее за руку и потащил к картинам Мадлен Лемер.
– Отпусти сейчас же, ты мне руку оторвешь! – возмутилась Мими.
– Вот, цветочками лучше любуйся, бесстыдница!
Как оказалось, творчеством Таша был шокирован не только Морис Ломье. Кэндзи категорически не понравилось, что его приемный сын стал жертвой художественных причуд жены. Джина пыталась встать на защиту дочери, но Кэндзи так обиделся, что даже отказался одолжить для этой выставки свой портрет, написанный и подаренный ему невесткой. Означенный портрет остался висеть в спальне на улице Сен-Пер.
«То девочка играет в художницу-натуралистку, то мальчик изображает из себя великого сыщика. Когда же они перестанут надо мной издеваться?» – мрачно думал японец на открытии выставки, отойдя в уголок. Однако одиночеством он наслаждался недолго – откуда ни возьмись его атаковала Эдокси в экстравагантном красном платье с обилием лент и оборок. Корсаж платья украшали кружевные фестоны, которые лишь подчеркивали пышные формы, хотя призваны были их скрыть.
– Мой микадо! Я так рада была узнать, что вы живы и здоровы! Изидор Гувье поведал мне о ваших шалостях – как можно так рисковать, вас же могли убить! Уж я все выскажу вашим совладельцам!
– Не намекнете, как к вам теперь обращаться? Экс-княгиня Максимова? Фьяметта? Фифи Ба-Рен? – осведомилась Джина, подоспевшая на помощь своему возлюбленному, взятому в плен куртизанкой.
– Мадемуазель Аллар к вашим услугам. Не бойтесь, я здесь только ради того, чтобы изучить анатомию вашего зятя, дорогая мадам. У него прелестные ягодицы, вы не находите?
Таша, стоявшая в нескольких метрах от них в окружении поклонников, не упустила ни слова из этого разговора. Ее скромное темное платье подчеркивало буйство рыжего цвета волос и резко контрастировало с пышным нарядом Эдокси Аллар, которую Таша предпочла проигнорировать. К художнице подошла сухонькая седая женщина и преподнесла ей синий шарф с рисунком – горшочком конфитюра:
– Это подарок для вашего супруга, очень симпатичного человека. Я соседка месье Ботье по набережной Вольтера. Меня зовут Северина Бомон. Шарф я сама связала!
Немного растерянная Таша кивнула в знак благодарности. Сколько семейных неприятностей принесла ей эта криминальная история под кодовым названием «Амадей»! Она без устали упрекала мужа в том, что он нарушил клятву не заниматься расследованиями, в том, что опять рисковал собой и поставил под угрозу жизнь жены и дочери, в том, что лгал ей и изворачивался. Виктор лишь опускал голову и бродил по дому с видом побитой собаки, бормоча извинения. Но Таша знала, что он ничуть не раскаивается и снова возьмется за свое при первой возможности – его манит запах опасности и тайны.
Сейчас, в галерее, Виктор издалека наблюдал за Таша. В душе его царил непривычный покой, он испытывал гордость за жену, восхищался ее успехом, упорством и энергией. «Вокруг нее толпа мужчин, а я ни капельки не ревную, – отметил он с удивлением. – Таша, моя жена, – талантливая художница. И я ее люблю».
В этот момент Матильда де Флавиньоль вознамерилась поделиться с ним своим беспокойством по поводу Эмиля Золя, чье дело недавно начал рассматривать суд присяжных Сены. Преодолевая робость, она отвела Виктора в сторонку и воспользовалась темой разговора, чтобы придвинуться к нему как можно ближе и жарко зашептать на ухо:
– Мне ужасно хотелось попасть в зал суда, но ничего не вышло – народу было не протолкнуться! В газетах пишут, что толпа прорвала оцепление из республиканской гвардии и заполнила ряды до потолка! Когда пришел Золя, ползала встретили его аплодисментами, ползала освистали. Подумайте только – такая знаменитость, отданная на поругание толпе, которая выкрикивает в его адрес угрозы и оскорбления, и это в самом центре Парижа – какой скандал! У него, конечно, достойнейшие защитники – мэтр Лабори и Альбер Клемансо, да и сам Жорж Клемансо лично оказывает покровительство «Авроре», но я весьма опасаюсь, что это позорное судилище окончится обвинительным приговором. Знаете, что сказал Золя? «Однажды Франция поблагодарит меня за то, что я помог спасти ее честь». И он прав!
Виктор кивнул и осторожно отстранился:
– Простите, мне нужно поприветствовать знакомых. – Он направился к вошедшим в галерею Ангеле Фруэн и Гаэтану Ларю.
– Вот если бы мне сразу поверили, скольких несчастий можно было бы избежать, правда, месье Легри? Страшно вспомнить, что мне пришлось пережить! Упала в обморок среди фликов, а очнулась уже в больнице! И мне еще повезло, что я была в палате под присмотром, когда убили девушку на птичьем рынке, не то полиция обвинила бы меня в пяти убийствах! И знаете что, месье Легри? Какой-то благодетель, не назвавший своего имени, оставил для меня в «Божьем приюте» три тысячи франков! Представляете себе? Я должна была бы четыре года починять матрасы, чтобы заработать такую сумму! А теперь мы с моим женихом и с детишками купим дом в деревне и будем выращивать фрукты – вот уж найдется занятие для Гаэтана, он ведь без деревьев и жизни не мыслит!
Гаэтан Ларю степенно покивал.
Фердинан Питель появился в галерее под руку с новой пассией – торговкой сыром, хорошенькой курчавой девушкой с осиной талией. Молодой сапожник даже не притворялся, что скорбит по тетушке, – он испытывал лишь огромное облегчение, освободившись наконец от ненавистной родственной опеки. Ему предстояло унаследовать недвижимость Аделины, стать владельцем четырехкомнатной квартиры и человеком, никому не подотчетным в своих поступках.
Не прошло незамеченным эффектное прибытие Хельги Беккер на автомобиле фирмы Жоржа Ришара. Перед тем как войти в галерею, она прочитала вышедшим на воздух гостям пространную лекцию о достоинствах нового двигателя и рассыпалась в похвалах австрийцу, по проекту которого в Вене построили метрополитен раньше, чем в Париже.