Коричневый след
Шрифт:
— И куда он делся, когда кончилась война? — спросила Улла.
Меерманн еще раз внимательно изучил текст, выданный компьютером.
— В памяти машины больше ничего нет. Наша программа охватывает период лишь до 8 мая 1945 года. Дальше мы пока не продвинулись. Быть может, через год-два нам удастся…
Улла сочла подобную перспективу малоутешительной, но не показала виду, чтоб избежать лишних вопросов архивариуса.
Быть может, с другими им повезет больше.
Меерманн уже набрал фамилию и имя.
"Аугсбургер Карл, род. 18.12.1908, профессия: чиновник юстиции. В 1929 году уволен из прусской полицейской службы за враждебные
Улла прочла скупые данные на экране.
— И больше вы ничего о нем не знаете?
Меерманн снова скорчил гримасу.
— Не совсем так, — вздохнул он, — была еще история с Раутенбергом и Шмицем.
— Ну и?
Меерманн закатил глаза.
— О ней я не могу больше слышать. На выставке, посвященной нацистскому периоду в Бохуме, я по меньшей мере раз шестьдесят рассказывал об этом школьникам.
— Ну ради меня, — притворно сладким голосом проговорила Улла и посмотрела на Меерманна, склонив голову набок.
— Хорошо, — вздохнул тот. — Раутенберг и Шмиц, повествование шестьдесят первое. Раутенберг был руководителем социал-демократов в Бланкенштайне. Его семья подвергалась постоянным преследованиям со стороны штурмовиков. Поэтому он отправился на Херманнсхоэ, чтобы подать жалобу. Он ведь еще верил в закон и порядок. На Херманнсхоэ доставили тогда двух молодых социал-демократов, Хайни Шмица и Вилли Деппе. В соседнем помещении пытали двух молодых коммунистов с Мольткеплац. Шмиц даже не мог узнать их в лицо, у обоих вместо лица кровавая масса, одного он потом признает по голосу. Аугсбургер, считавшийся у них специалистом по допросам, приказывает коммунистам избить социал-демократов. Те отказываются. Тогда штурмовики сбивают Шмица и Деппе с ног, жестоко избивают, награждают пинками. Когда те снова оказываются на ногах, им суют в руки плеть. Ею должны отхлестать коммунистов. Оба отказываются взять плеть в руки. Тогда всех четырех утаскивают в соседнюю комнату, там находится Раутенберг. "Это один из ваших начальников, он заслужил хорошую взбучку", — орет Аугсбургер и приказывает всем четверым избить Раутенберга. Никто не трогается с места. И опять штурмовикам приходится самим делать их черное дело. Они вымещают свою злость на Шмице, насильно открывают ему рот и набивают крысиным ядом, потом под дулом револьвера заставляют проглотить эту дрянь. Вечером его отпускают. Все тело у него в кровоподтеках, раздулось до неузнаваемости. В больнице так и не удается вывести из организма яд. Через десять дней страшных мучений Хайни Шмиц умирает. Нанятый его родителями адвокат добивается вскрытия. Заключение: полное поражение внутренних органов.
Меерманн замолчал, поднялся, подошел к окну и глотнул минеральной воды.
— А эти два коммуниста… — тихо сказала Улла. — Вы не знаете, как их звали?
— Ваш дед ведь тоже жил на Мольткеплац, так?
Улла кивнула.
— И в то время он тоже находился на Херманнсхоэ.
Меерманн задумался.
— В интервью он ничего об этом не говорит. Да и коммунистов на Мольткеплац было больше, не только два человека.
И все-таки мысль засела в голове Уллы. Дед пережил так много, почему он должен рассказывать обо всем сразу в одном интервью? Ей вспомнилась беременная женщина, искавшая на Херманнсхоэ мужа. У нее было ощущение, будто кто-то стиснул обручем грудь, трудно стало дышать.
— А откуда вы так хорошо знаете эту историю? — спросила она архивариуса, заставив себя отвлечься от страшной картины.
— Из воспоминаний других заключенных, — ответил тот и снова глотнул воды.
Улла сидела на стуле, предназначенном для посетителей, и думала, что взвалила на себя непосильное бремя. Она ухватилась за конец ниточки, которая, как ей казалось, должна вывести на мужчину в белом "мерседесе". А теперь перед нею огромный клубок, в котором и та ниточка затерялась. Она понятия не имела, как отыскать ее снова.
Должно быть, Меерманн что-то понял.
— Один дельный совет я мог бы вам дать, — ободряюще сказал он. — Адвокат Книппель. В тридцать третьем он вел дело Хайни Шмица, точнее, его родителей. Год спустя эмигрировал в Англию. В сорок пятом вернулся вместе с английской армией переводчиком. Мы познакомились на выставке, он лишь несколько лет назад окончательно переехал из Англии. Я дам вам его адрес.
Он порылся в ящике письменного стола и протянул визитную карточку.
— Подождите, — сказал он, увидев, что Улла прячет ее в сумочку, — адрес мне еще понадобится. Я хочу взять у него интервью.
Меерманн подвинул ей листок бумаги.
Она взглянула на карточку, облокотилась на стол и записала: "Рудольф Книппель. Barrister at law [1] . Федельштрассе, 52, Бохум, 4630, ФРГ".
Все это время архивариус рылся на письменном столе, пока наконец не нашел, что искал.
— У меня есть для вас еще кое-что. Текст записанного интервью готов. Я велел сделать копию и для вас.
Его молодые карие глаза смотрели весело, он широко улыбнулся и протянул ей текст.
1
Адвокат (англ.).
Приятный человек, подумала Улла, поблагодарила и вышла.
17
Дорога стала уже. Кустарник хлестал по кабине грузовика. Еще несколько метров, и они на месте. Джимми съехал вправо, чтобы можно было откинуть борт, и остановился.
— Ни метром дальше, — сказал он.
Улла открыла дверцу и протиснулась между кустами и кабиной. Мать внимательно наблюдала за ней, потом взглянула на свое платье и выкарабкалась из кабины с противоположной стороны.
До тридцатого сентября необходимо было освободить квартиру деда, иначе пришлось бы внести плату и за октябрь.
— Ноги моей не будет в этом бараке, — заявил Эрих Шульте, когда жена показала ему письмо домовладельца.
— Выходит, я одна должна заниматься всем этим?
Вместо ответа отец встал и молча вышел из комнаты. После того как похоронное бюро выставило счет на сумму свыше шести тысяч марок, он стал просто невыносим.
Оставалось согласиться с предложением Уллы и взять с помощью Джимми грузовик напрокат.
Они остановились у садовой калитки, взглянули на дом, заросший сад, вольеры для кроликов и гору дров у забора.
Улла взяла мать под руку.
— Как давно ты не была здесь?
— Не знаю. Наверное, лет пятнадцать. Ты тогда еще сидела в колясочке.
— А почему ты не приходила к нему?
— В самом деле, почему? — Мать глубоко вздохнула. — Они вечно сцеплялись друг с другом. Каждый хотел переубедить другого. А когда дед как-то назвал твоего отца ханжой и святошей, мы вообще перестали сюда ходить.