Корни небес

Аволедо Туллио

Пока Дюран ведет меня под руку в кабину грузовика, он шепчет мне на ухо три слова: «Ничего. Не. Говори».

И только когда мы оказались перед дверью кабины, он снова начинает говорить, и то очень тихим голосом:

— Не спорь с Готшальком. Еще рано. Если ты замечаешь что-то, проглоти это и не говори ничего.

— Это нелегко.

— А я и не говорю, что это легко. Просто делай это, и все.

— Ты снова со мной на «ты»?

— Что ты имеешь в виду?

— Чуть

раньше ты назвал меня «отец Дэниэлс».

— Это для Готшалька. Я думаю, он ожидает, что Швейцарская Гвардия ведет себя учтиво по отношению к представителю высшего начальства Ватикана.

— Высшее начальство? Я?

— Ты глава Святой Инквизиции…

— Глава и единственный член.

— Все равно.

— Хорошо.

Дюран изучает мое лицо. Зрелище, должно быть, так себе.

— Тебе не удалось поспать?

— Не очень. Недолго. А вы как?

— Мы считаем, что лучше следовать местным обычаям.

— То есть, вы будете спать ночью и работать днем?

— Да.

— Наверна, я тоже должен приспособиться?

— Это необязательно. Но было бы неплохо.

— Нам будет сложно привыкнуть к нашему нормальному ритму, когда приедем в Венецию.

Дюран пристально смотрит мне в глаза, прежде чем едва слышно ответить:

— Мы не едем в Венецию.

Мне хочется спросить его, что это значит, но он открывает дверь и мы входим в кабину, где собрались остальные члены нашей группы.

Все сидят так, как будто это обычная передышка во время работы. Как будто со смертью несчастного Греппи в будничной жизни команды ничего не изменилось.

Сержант Венцель методично точит лезвие своего охотничьего ножа. Егор Битка возится со своим бесполезным полевым радио. Марсель Диоп читает книгу, обернутую в зеленую ткань, а Карл Бун и вовсе зашивает носок.

Не хватает лишь Адель.

Я как раз собираюсь задать вопрос, когда Дюран подает мне знак взглядом, указывая на телекамеру за своей спиной. Она прикреплена к потолку и направлена прямо в тот угол кабины, где располагается наша группа.

Капитан делает мне знак сесть на пол. Я присоединяюсь к солдатам.

— У них нет микрофонов, — шепчет он. — Или, во всяком случае, мы их не нашли. А эта телекамера не способна передать звук. Возможно, она и вовсе не работает, но мы не можем утверждать это с уверенностью. Веди себя, как обычно. Делай что-то, короче говоря. И в то же время — говори. Но, когда ты говоришь, лучше поворачивайся к камере спиной.

— А карлик? Калибан?

— Сверху он нас не услышит, если говорить вполголоса.

— Это чем-то похоже на русский балет.

— Возможно. Но сделаем так, о’к?

Потом он обращается к Венцелю, даже не повернув головы:

— Как прошла твоя проверка, Поли?

Венцель наклоняет голову, так, чтобы укрыться от камеры.

— Довольно-таки неплохо. Я обнаружил, где живут слуги. Позади этого чудовища не только кузов, но и что-то вроде поезда. За вагоном с церковью, как они это называют,

есть еще один, где живут слуги Готшалька.

— Сколько их?

— Не могу сказать точно, разве что предположить.

— Ну?

— Человек двадцать. Максимум, тридцать.

— Черт.

— Я видел примерно дюжину. Они не очень опасны — это уроды, калеки и тому подобное. Среди них я заметил и парочку слепых.

Покачиваю головой:

— На самом деле они не слепые. Во всяком случае, не были такими от рождения. Их сделали такими.

Они пристально смотрят на меня.

— Что за извращенец этот Готшальк? — рычит Венцель, на минуту теряя свое обычное самообладание.

— Самой неприятной масти, — отвечает ему Бун. — Но даже его болезнь возможно вылечить, если иметь нужные средства, — и он достает из кармана свой нож с лезвием, окрашенным в черный цвет. Кладет его на пол и раскручивает. Нож долго вращается, а затем останавливается, направленный на него.

— Видали? Поворачивается ко мне, гаденыш!

— Так хочет Бог, — шепчет Марсель Диоп.

Его взгляд, с самой смерти Греппи, приобрел пугающую пристальность. Как будто он не присутствует при разговоре, а слушает голос в своей голове, шум изнутри, который отвлекает его мысли от сегодняшнего дня, заставляя сконцентрироваться на чем-то другом. На том, что известно ему одному.

— Скажи мне, Марсель, что это за книга, которую ты постоянно читаешь в последнее время? Я никогда раньше не видел, чтобы ты читал.

— Ничего особенного.

— Да ладно, дай посмотреть, — настаивает Бун.

И поднимается, протягивая длинную руку к карман куртки Диопа, из которой торчит обложка книги.

Капрал молниеносно блокирует движение руки Буна, а потом выкручивает ее, медленно, но с силой. Глаза Буна широко распахиваются.

— Эй, придурок, хватит! Ты мне руку сломаешь!

Но Диоп не ослабляет давления.

Дюран дотрагивается до него, чтобы остановить его:

— Диоп, успокойся. Оставь его.

— Он должен поклясться, что больше никогда не спросит об этой книге.

— Обещаю тебе, кретин! А теперь отпусти меня!

— Недостаточно пообещать. Ты должен поклясться.

— Клянусь! Достаточно? Я клянусь тебе!

Диоп отпускает руку. На его плече явственно выдается каждый мускул. Как будто ничего не случилось, он снова принимается за чтение.

Бун массирует запястье, вполголоса бранясь по-немецки.

— Если мы можем вернуться к тому, о чем говорили, — продолжает Дюран, — то я хотел бы сообщить отцу Дэниэлсу, почему я не доверяю Готшальку. Он сказал, что везет нас в Венецию, но грузовик движется на восток, к побережью. Так говорит компас. Когда я спросил Дэвида, по какой дороге мы едем, он мог бы объяснить, что мы движемся сюда, потому что дорога на север разрушена или опасна. Но он солгал мне: он сказал, что мы едем на север и через несколько дней достигнем Венеции.