Король англосаксов
Шрифт:
Альред ожидал заранее отказа со стороны Гарольда, но не такого резкого.
– Сын мой, – сказал он мягко. – Так говорим мы все в минуту испытания – что готовы принести всякую жертву, только не ту, которую требует от нас долг. Отказаться от короны тебе уже нельзя, так как Англия станет тогда гнездом раздора и легкой добычей для хищного норманна. От своих же земных привязанностей ты обязан отречься: Юдифь тебе родня. Закон и совесть требуют, чтобы король был во всем образцом для своего народа. Каким образом будешь ты искоренять пороки, если ты сам подашь дурной пример другим?
Гарольд закрыл лицо заметно трепетавшими, холодными руками.
– Помоги мне, Гурт! – проговорил Альред. – Ты безупречен во всех отношениях и любишь брата: помоги же мне смягчить это сердце, покорное только голосу страсти.
Гурт сделал над собой усилие, чтобы скрыть свое волнение, встал на колена возле Гарольда и старался простыми, задушевными словами убедить его в необходимости покориться. Гарольд сам сознавал, что благо государства и обязанности, которые он принял на себя, настойчиво требуют Тот него принести в жертву любовь… но сердце отвергало все доводы рассудка.
– Невозможно! – бормотал он, не раскрывая лица. – Она так долго доверяла мне, доверяет и теперь еще… вся ее молодость прошла в терпеливом ожидании… и я должен теперь от нее отказаться! и отказаться притом ради другой?!.. Нет, возьмите обратно вашу корону!.. возложите ее на сына Этелинга… мое мужество поддержит его… только не требуйте от меня невозможного!..
Было бы слишком утомительно, если бы мы передали всю эту бурную сцену. Прошла ночь, а Альред с Гуртом все еще уговаривали Гарольда оказаться от своей любви. Представляя ему неопровержимые доказательства, они умоляли его, бранили, но он все не отступал от своего решения, не мог вырвать из сердца чувство к своей невесте. Тогда они решились уйти от него в надежде, что, оставшись наедине с собой, он скорее поддастся внушениям рассудка. Во дворе их сейчас же встретил Гакон.
На чем же вы покончили? – спросил он с испытывающим взглядом.
– Человек на этот раз оказался бодр телом, а слаб духом! – произнес Альред со вздохом.
– Прости мне, отец мой, – продолжал Гакон, – но сама Юдифь станет твоим союзником в этой трудной борьбе, именно потому, что она вполне искренно привязана к Гарольду. Ей стоит только доказать, что этого разрыва требуют его безопасность, величие и честь – тогда она употребит все свое влияние на него, чтобы побудить его покориться тебе.
Альред познал из опыта всевластие честолюбия, но был плохой знаток в чувствах женского сердца. Он отвечал Гакону нетерпеливым жестом, но Гурт, обвенчавшийся недавно с милой и достойной девушкой, отнесся совсем иначе к замечанию Гакона.
– Гакон прав! – сказал он. – И мы не можем требовать, чтобы Гарольд нарушил, без ведома Юдифи, их взаимный обет. Она из-за него отказалась от многих и блистательных партий и любила его с беспредельной нежностью. Отправимся к Юдифи, а еще того лучше, поедим и расскажем все дело королеве и порешим заранее подчиниться во всем ее верховной воле.
– Идем! – сказал Гакон, прочтя неудовольствие на лице старика. – А достойный Альред останется с Гарольдом, чтобы придать ему мужество к победе над его настоящей слабостью.
– Ты рассудил умно, мой сын, – ответил Альред. – Переговорить об этом деле с королевой приличнее вам, молодым светским людям, чем мне, дряхлому старику.
– Идем, Гакон, нечего медлить, – произнес Гурт. – Знаю, что наношу моему любимому брату страшную рану, которая долго не заживет… но он сам научил меня ценить Англию так же высоко, как римляне ценили Рим.
Глава Х
Взаимная любовь придает нам необыкновенное спокойствие, но мы большей частью сознаем это только тогда, когда наше счастье уж разрушено: пока сердце не смущено возможностью разлуки, мы бываем энергичны и деятельны, мы идем неуклонно по однажды начертанному пути и стремимся к цели, поставленной нам честолюбием или долгом, хотя и не замечаем, что, собственно, влечет нас вперед и вперед.
Но стоит объявить самому трудолюбивому человеку, что он уже лишился любимого предмета и все, что имело цену в его глазах, теряет для него былое значение. Очнется он от прежних честолюбивых снов и воскликнет с тоской: «На что мне слова, когда сердце разбито?»
Так точно и Гарольд теперь только увидел громадное значение, которое имела для него любовь Юдифи. Это чистое чувство сделалось для него существенной потребностью, и вот, когда он думал, что одолел препятствия к увенчанию его, – от него стали требовать, чтобы он вырвал его хладнокровно из сердца! До сих пор он заглушал голос страсти мыслью, что Юдифь скоро-скоро будет его женой, будет украшать его трон, а теперь блеск короны померк в его глазах, трон перестал ему казаться достойным обладания и долг к родине представлялся грозным, отвратительным пугалом.
Как-то вечером сидел он лицом к лицу с этим страшилищем, и губы его шептали:
– О, лживое порождение ада, побудившее меня предпринять эту несчастную поездку!.. так вот женщина, которую мне суждено назвать своей!.. Говорила же Хильда, что союз с норманном будет способствовать моему браку!
В открытое окно неслись веселые звуки из различных питейных домов, переполненных беззаботными, довольными людьми, слышались и торопливые шаги поспешавших домой, в объятия семейства. Вот и за дверью Гарольда раздались шаги… послышались два голоса – звучный голос Гурта и другой, тихий, нежный.
Граф встрепенулся, и сердце его сильно забилось. Дверь отворилась почти неслышно, и на пороге показалась фигура, нерешительно остановившаяся в полумраке. Дверь сильной рукой затворили снаружи. Гарольд, дрожа всем телом, вскочил со своего места и – через мгновение у ног его лежала Юдифь.
Она откинула назад покрывало, и он увидел ее прелестное лицо, полное неземной красоты и величия.
– О, Гарольд! – воскликнула она. – Помнишь ты еще, как я некогда сказала тебе: «Юдифь не любила бы тебя так сильно, если бы ты не ставил Англию выше ее?» – если ты забыл мои слова, то припомни их теперь! Не можешь же ты думать, что я теперь, когда столько лет жила твоей жизнью, я стала слабее, чем в то время, когда я едва понимала, что значат Англия и слава.