Король без завтрашнего дня
Шрифт:
Анри очень понравилось выражение «демократические брошюры», он так и представил себе стопки этих брошюр, обрушенных на головы короля и королевы. Но дело было не в них. Самое важное заключалось в том, что Людовик XVI заказывал и оплачивал памфлеты, чтобы расстроить направленные против него заговоры. У Анри не было никаких сомнений в том, что с этой целью король обратился к самому большому специалисту эпохи, самому известному и талантливому памфлетисту — Жаку-Рене Эберу.
Итак, 17 июля Эбер выпустил очередной номер «Папаши Дюшена» — и этот номер был издан на деньги Людовика-рогоносца.
Однако требовалось
Одним из этих «гребаных засранцев», скорее всего, был Шарль Фуйу, который издавал своего «Папашу Дюшена», конкурировавшего с эберовским. Фуйу был не единственной жертвой Эбера: «Я знаю немало одержимых, которые шлялись повсюду и проповедовали убийства и грабежи, мать их за ногу! Надеюсь, никогда этих мудаков не перепутают с папашей Дюшеном! Все, кто последние пару лет читал мою газетенку, знают, что я всегда требовал уважать закон!»
Ну и жулик, сказал себе Анри, невольно широко улыбаясь. Он чувствовал внутреннюю связь с этим человеком, так же как и с его жертвой, связь, благодаря которой его сознание одновременно могло вместить восхищение как жестокостью революционера, так и мученичеством ребенка. У Анри захватывало дух от этой двойственности, которая знакома каждому писателю и служит ему источником наивысшего блаженства.
~ ~ ~
После бегства в Варенн Ферзен нашел убежище в Бельгии. Обмениваясь с королевой пылкими письмами, он спрашивал ее, правда ли она, как это утверждают, решила встать на сторону революции, и считает ли она, что другого выхода нет. Ферзен просил Марию-Антуанетту дать ему знать, есть ли у нее план, и если есть, то в чем он состоит.
«У нас имеется проект, отчасти похожий на тот, что мы составляли в июне, но он еще не разработан окончательно, — писала ему королева. — Если он осуществится, это будет примерно 15–20 ноября; но если мы не сможем уехать в это время, то зимой не будем ничего предпринимать… Сейчас все довольно спокойно, но это спокойствие держится на волоске, и народ, как всегда, готов на любые зверства. Говорят, что он за нас, но я в это не верю — во всяком случае, он не за меня».
Мария-Антуанетта пишет, что ни на минуту не принадлежит сама себе, отдавая все свое время аудиенциям, письмам и детям, и замечает: «…но что касается последнего, это мое единственное счастье…» — а дальше все зачеркнуто, скорее всего, потомками Ферзена. За этим легендарным вымарыванием можно вообразить признания самые откровенные в своей интимности или, напротив, самые нежные и добродетельные — искушение апокрифиста велико, — но в конечном счете самое скандальное — именно эти долгие и тщательные зачеркивания, которые оставляют слова навеки укрытыми тайной. Они как те усы, подрисовываемые шаловливыми детьми торговцев картинами на полотнах великих мастеров, что становятся частью шедевра и попадают во все каталоги живописи. Стереть их — значит обеднить историю искусства.
Читая письма
«Понимаете ли вы мое положение и ту роль, которую я вынуждена играть изо дня в день? Иногда я не узнаю собственный голос и некоторое время не могу понять: действительно ли это я говорю?»
Она тоже рассчитывает выиграть время, чтобы получить реванш:
«Какое будет счастье, если в один прекрасный день я окажусь достаточно сильной, чтобы показать всем этим нищебродам, что я им не какая-нибудь пустышка!»
Тем временем готовится война. Война против Германии, поскольку революционеры считают, что у этой страны нет сил, чтобы защищаться.
«Глупцы!»
В какой-то момент королева начинает паниковать, уже ничего не понимая в происходящем: «К чему эта внезапная декларация императора? Отчего обо мне больше не вспоминают ни в Вене, ни даже в Брюсселе? Я теряюсь… Нужно, чтобы император встал во главе других могущественных сил, являя собой самую надежную из них, и тогда, уверяю вас, здесь все затрепещут!»
Ферзен решил ехать в Париж. Он пересек границу с риском для жизни — поскольку был в розыске как организатор «похищения» короля.
14 февраля 1792 года ему удалось тайно проникнуть во дворец.
Увидев его, Нормандец тут же подумал о новом побеге и бросился ему на шею.
— Вы приехали меня забрать?
— Месье… я привез вам игру. Она шведская, но вы в ней быстро разберетесь.
— Это очень мило с вашей стороны, месье, но я больше не играю в игрушки. Я отдам игру Марии-Терезе… Аббат мне говорил, что в Швеции еще холоднее, чем здесь!
— Это правда.
— Там сейчас снег?
— Да.
— У нас тоже был снег, но быстро растаял. Мы слепили снеговика и надели на него шляпу, а потом отрубили ему голову.
— Королева мне писала, как она гордится вами, месье, вашими успехами и вашим небывалым мужеством.
— Почему же вам не удалось нас спасти?
— Это главная печаль всей моей жизни…
— Папины братья приедут нас освободить?
— Да.
— Они обещали…
— …и вы будете свободны. Вы будете править величайшим из всех королевств. Вы восстановите мир в Европе. Будете всюду путешествовать…
— И по Швеции тоже?
— Да, мы проедем по ее снежным равнинам, до самых ледников.
— А там есть волки?
— Да, они великолепны. Белые, серые…
— Лучше уж поехать в Рим. Это город Ромула и Рема. Волки там добрые, они кормят сирот, да?
— Рим в самом деле очень красивый город.
— И там живет Папа.
— Да.
— Месье… скажите, вы мой отец?
— Что?
— Вы мой отец?
— От кого вы услышали эту клевету?
— Так написано в газете папаши Дюшена.
— Не верьте этим гнусностям. Их пишут только для того, чтобы опорочить вашу матушку. Это ложь, вы меня слышите?
— Я рад, что вы вернулись, Ферзен. Я вас очень люблю, но папу я люблю больше.
— Это лучший человек на свете!
— Он сейчас грустный, из-за волков…