Король Крыс
Шрифт:
«Пристяжь» авторитетов — трое уральских и двое сабуровских — лупили друг друга на полках вениками, плескались в бирюзовой воде бассейна, наливались дорогим спиртным, делились профессиональным опытом в нелегком ремесле «кидалова» и «разводов» да предавались нехитрому блуду с малолетними блядями, выписанными по случаю банной расслабухи.
Шницель, главарь дружественной группировки, выглядел показательно–предупредительным, и только хищное выражение лица и осторожность движений выдавали его напряженность.
Уральский авторитет подливал Нечаеву водки, пододвигал тарелку с богатой закуской, подносил к сигарете зажигалку с таким видом, словно играл с ним в карты, пытаясь прикинуть, какая у партнера на руках сдача, стоит ли поторговаться за прикуп или лучше не рисковать, сказав «пас». Отправляя в рот очередной кусок мяса, бандит низко наклонял над столом свое лицо с острыми чертами и в этот момент напоминал грифа, пожирателя падали.
Екатеринбуржец осторожно гнул свою линию, стараясь выторговать больший процент. Нечаев вроде бы соглашался, выдвигая при этом встречные условия, заведомо неприемлемые, как он знал, для прижимистых екатеринбуржцев.
Согласие было достигнуто лишь через три с половиной часа, и Шницель, не проигравший, но и не выигравший, оставшийся, так сказать, при своих, поднялся и, сделав вид, что очень доволен результатами переговоров, кивнул в сторону двери.
— Пошли, у меня для тебя кое-что есть.
В смежной комнатке терпеливо дожидалась высокая длинноногая девушка с кукольной физиономией, лет восемнадцати, не больше. Огромные настенные зеркала отразили простыню на полу, острые, торчащие вправо–влево груди, точеную фигурку с осиной талией и алый очень даже рабочий ротик.
Совершенно голая, девушка при появлении мужчин вскочила, прикрывая одной рукой чернеющий треугольник подстриженного лобка, а другой груди, видимо, изображая застенчивость, которая, как известно, во все времена дорогого стоит.
Это тебе, Лютый, от нашей братвы подарок, — прокомментировал Шницель, — «Мисс Екатеринбург» прошлого года, или как там ее. Бери, пользуйся на здоровье. Все, как говорится, оплачено.
Спасибо, братан, — поблагодарил Максим равнодушно и несколько брезгливо, — но как-нибудь в другой раз. Не люблю блядей, извини.
Это почему же?
Блядь — самый ненадежный человек. — Нечаеву совсем не хотелось трахать эту красивую куклу. Но не оскорблять же отказом братву.
Ненадежный? — коротко хохотнул бандит. — Зато какой приятный! Ну, не хочешь сейчас, мы ее с тобой в Москву отправим. Так братве и скажу, пусть завернут в бумажку, перевяжут ленточками. Хочешь — и этого мелкого забирай с собой. — Шницель бросил пренебрежительный взгляд на фокусника–лилипута, невесть как оказавшегося в сауне. — Денег нам немерено задолжал… Так что пусть отрабатывает. Потом отправишь назад бандеролью, наложенным платежом.
Лилипут, которого бандиты уже под завязку накачали водкой, тихонько спал, уткнувшись мятым детским личиком в тарелку с объедками, и, наверное, видел свои короткие лилипутские сны.
Пробормотав что-то вроде благодарности, Нечаев двинулся в парилку. Сел на верхнюю полку, обхватил колени руками, смежил веки. А в голове крутилось: «Рязанское шоссе… Прокурор… Записи… Кактус… «король крыс»…» Кровь мерно стучала в висках, и Максиму казалось: еще немного, и голова, как орех, расколется от всех этих мыслей.
Они, проклятые, не давали Максиму покоя и на следующий день по дороге в аэропорт.
Кавалькада навороченных джипов, распугивая встречные автомобили пронзительными клаксонами, стремительно неслась по загородной трассе. За рулем головной машины сидел Шницель, рядом Нечаев, а подаренный сабуровским крошка–иллюзионист, уже вдребодан пьяный, простуженно сопел на заднем сиденье.
Максим, то и дело оборачиваясь и бросая на карлика неприязненные взгляды, неожиданно поймал себя на мысли: скоро уже почти год, как он живет в окружении таких же лилипутов, всех этих кактусов, шмалей, сытых, шницелей и им подобных. Мелкие мысли, мелкие интересы, мелкие желания: трахнуть смазливую самку, похвастаться дорогой покупкой (на зависть остальным), а главное — любой ценой утвердиться во власти над себе подобными. Высшее счастье для всей этой мелюзги — набитое брюхо и удовлетворенная похоть.
И среди этих ничтожных людишек, среди лжи и обмана, интриг и предательства, лицемерия и лести, лакейской униженности и звериной жестокости Максиму приходится жить.
И при этом оставаться самим собой.
Когда-то, в том незабываемом разговоре, Прокурор, предлагая Лютому стать поводырем «короля крыс», заметил:
«Власть — это, пожалуй, самый сильный наркотик из всех существующих. Так вот, если примете мое предложение, вы ее получите. Почти безраздельную, бесконтрольную власть. Плюс деньги и достойный статус…»
И деньги, и статус, и тем более власть над этим лилипутским миром чуть ли не с первых дней были для Нечаева как кость в горле.
С трудом подавив в себе ненависть и тоску, Лютый поинтересовался:
Долго еще?
Минут тридцать осталось. — Легко обогнав рейсовый автобус, Шницель перестроился вправо и, взглянув в зеркальце заднего вида на двигавшиеся за ними джипы, продолжил с напряженной полуулыбкой: — Мы, братан, обо всем позаботились. Проведем вас через депутатский зал, чтобы не смотреть на слесарей с «Уралмаша» да колхозниц.
В аэропорт приехали, когда начало смеркаться.
Как и обещал уральский авторитет, депутатский зал гостеприимно распахнул перед москвичами двери. И вновь ритуал, но теперь уже не встречи, а прощания: рукопожатия, объятия, уважительное молчание свиты.
Колкий ветер гнал по бетону взлетной полосы белую поземку. Максим, в расстегнутом черном пальто, с тоской смотрел на уральских бандитов, и во взгляде его прочитывалось: мол, скорей бы все это кончилось.
Спасибо вам, братва, — вздохнул Лютый, подходя к бело–голубому фюзеляжу самолета.