Король Крыс
Шрифт:
— Алло.
Звонил Богомолов, по его напряженному голосу Савелий понял, что генерал взволнован не меньше его самого.
Только доложили: самолет сделал вынужденную посадку в Ярославле — Москва из-за погоды не принимает.
Сегодня не ждать? — спросил Говорков вне себя от ярости, что опять сорвалось.
Не угадал. Когда они подлетали к Москве, над городом стояла низкая облачность, а старенький «ан» в таких метеоусловиях не может приземлиться. Но сейчас над столицей прояснилось, и они снова в воздухе. Принять их может лишь этот аэродром. Думаю, минут через сорок прибудут. Ты как, готов?
Савелий невольно обернулся, словно желая удостовериться, что «стингер» на месте.
Хлопотно это, — вздохнул Савелий и тут же добавил: — Конечно, готов.
Ну, успеха тебе. Не забудь о нашем разговоре.
На этот раз он от меня не уйдет, — поджал губы Бешеный. — Не уйдет.
Дав отбой, Савелий сунул трубку мобильного во внутренний карман куртки. Вышел из «уазика», открыл заднюю дверцу, взял с сиденья длинный сверток, ощутив его приятную тяжесть, и сгруппировался — будто бы тот единственный выстрел, ради которого Бешеный прятался здесь, рядом с этим тихим, почти домашним, подмосковным аэродромом, предстояло сделать немедленно, сию минуту. Размотал одеяло, бережно провел рукой по гладкому холодному корпусу «стингера», еще раз проверил самонаводящееся устройство.
Все в порядке.
Говорков не ощущал никакого волнения, движения его были спокойными, размеренными, неторопливыми — словно всю жизнь он только и делал, что взрывал самолеты с бандитами. Положив «стингер» на плечо, Бешеный осторожно двинулся к сереющему неподалеку бетонному заборчику.
Одна из секций ограждения была предусмотрительно обвалена, и спустя несколько минут Савелий, стоя по колено в сугробе, возвышался среди субтильных кустиков напротив того самого места, где, по его расчетам, должен был встать приземлившийся Ан-24.
Снег, переливаясь холодными синими огоньками, искрился под мертвенным электрическим светом. Тени осветительных мачт ложились на него причудливыми ломкими узорами. Слева чернели какие-то мрачные приземистые строения, которые на фоне неба, подкрашенного жидким электричеством, выглядели угрюмо и зловеще, словно бараки лепрозория. Справа неподалеку от хранилища ГСМ возвышался пункт радиолокационной связи с ажурной паутиной антенны.
Аэродром точно вымер. Лишь где-то вдали, в начале бетонной полосы, грохотала, разбрасывая вокруг оранжевые блики мигалок, одинокая снегоуборочная машина, — знак того, что аэродромная обслуга ожидает приземления самолета.
Ни привычной в таких случаях охраны, ни даже сторожевых собак не было видно, и Бешеный подумал, что пресловутое русское разгильдяйство имеет и свои плюсы, особенно в такой ситуации, в какой он сейчас находился.
В ботинки набился снег, рама «Стингера» тяжелила плечо, но Савелий ничего не замечал. Почему-то вспомнилось, как давным–давно, в той, полузабытой жизни, он вот так же сидел в засаде со «стингером».
В Афганистане, кажется, под Тулуканом.
Там не было ни сугробов, ни расслабляющей тишины Подмосковья. Палящее солнце, лысые горы, скрежет песка на зубах, редкие глинобитные домики, чахлая растительность.
Перед операцией инструктор — пожилой неулыбчивый прапорщик с багровым шрамом через все лицо — поучал: «Лежа стрелять нельзя. Реактивный снаряд дает сильную отдачу в обратную сторону рамы — можно не только без сапог, но и без ног остаться».
Бешеный уже определил, куда пойдет волна отдачи: в сугроб. Так что ботинки и ноги не пострадают, и Савелий весь обратился в слух.
Где-то далеко–далеко послышался тихий, едва различимый гул, и Говорков напрягся. Постепенно гул нарастал. Прошло несколько томительных минут, и Бешеный уже был уверен, что это идет на посадку тот самый «ан», которого он с таким нетерпением ждал.
Злое жужжание моторов становилось все громче и невыносимей, закладывало уши, все тело ощущало вибрацию. Говорков поднял голову: над самым лесом, вгрызаясь винтами в синий бархат вечернего неба, шел на посадку маленький бело–голубой самолет. Разноцветные огоньки на крыльях и фюзеляже, нелепо свисающие баллоны шасси, рельефный бортовой номер — казалось, до летящего самолета можно дотянуться рукой.
Самолет стремительно приближался, до бетонки оставалось совсем немного. Десять… пять… три метра…
То, что произошло дальше, навсегда врезалось в память Савелия.
Мгновение — и тишину аэродрома расколол жуткий, леденящий душу скрежет. Земля содрогнулась, будто на взлетно–посадочную полосу упал огромный космический метеорит.
Через какую-то долю секунды бело–голубой самолет вспыхнул, объятый пламенем. Нестерпимый жар заставил Савелия отступить на несколько шагов. Жуткие багровые пятна скакали по бетонке, башне диспетчерского пункта, сугробам, отражались от ребристых дюралевых плоскостей ангаров. А Говорков, сжимая уже ненужный «стингер», невольно попятился назад, к проваленной секции бетонного забора.
Яркое пламя заливало аэродром. Силуэт самолета словно таял в трещавшем костре. Где- то вдалеке за ангарами истошно завыла сирена. Бешеному почудилось, будто из горящего самолета, ставшего братской могилой, доносятся душераздирающие крики и стоны.
Но Савелию сейчас было не до этого, бросив «стингер» на заднее сиденье «уазика», он лихорадочно заводил двигатель.
Звук провернувшегося стартера, скрежет передачи, урчание мотора, резкий разворот, хруст снега под днищем, освещенные гигантским костром сугробы, — и зеленый «уазик», набирая скорость, покатил по заснеженному проселку в сторону шоссе.
Савелий вел машину предельно сосредоточенно, то и дело бросая взгляды в зеркальце заднего вида, — над низким леском и аэродромными постройками полыхало зарево.
Вскоре «уазик» выскочил на пустынное шоссе, и только теперь, немного расслабившись, Говорков понял, в каком страшном напряжении находился все это время.
Впрочем, крушение самолета ставило куда больше вопросов, чем давало ответов.
То, что катастрофа была загодя спланирована и организована, сомнений у Савелия не вызывало.