Король-Лебедь
Шрифт:
Не было никакого сомнения в том, что король написал это письмо самостоятельно, не прибегая к помощи оплачиваемого литератора, что было не удивительно, так как Людвиг прекрасно владел пером и был осведомлен обо всех тонкостях заданного стиля.
Второе письмо застало Гизелу в доме ее тетки, где они с мужем и свитой остановились на три дня по дороге в Берлин. Это письмо было свернуто в трубочку и лежало в футляре от подзорной трубы, на котором была сделана гравировка в виде переплетенных между собой букв «Л» и «Г» и картинки входящего в гавань корабля.
Когда принцесса вытаскивала письмо из футляра, на ладонь ей скатился перстень с бриллиантом в виде слезы. Развернув дрожащими ручками письмо, она прочла следующее:
Сердце мое, Гизела!
Счастье – свободный ветер несет тебя, легкокрылую, любимицу бури, пучины и выси. Когда девятый вал обнимает твое бело–золотое тело, поднимая его к самым звездам и они срываются огненными ангелами… я люблю тебя!
И только пучина с ее морскими звездами и кладами разлучит нас.
Хотя нет, и там мы будем вместе, пока буря нашей судьбы не разобьет борта наши в щепу или не вознесет на небеса святой любви.
Приди же ко мне судьбой, звездой, чудом. На миг счастья.
Принцесса спрятала оба письма в ореховую шкатулку. Не было ничего удивительного в том, что король, прозванный королем–романтиком, справился с этим несложным заданием. Впереди же было последнее, действительно трудное дело. Письмо в сентиментальном тоне, который только что входил в моду и который Людвиг не знал и откровенно не признавал, считая излишне приземленным и слезливо пошлым.
Здесь Гизела могла ожидать любого сюрприза, и сюрприз не заставил себя ждать.
Третье письмо от короля она получила написанное на розовой бумаге и перевязанное голубой ленточкой. Окаем письма был аккуратнейшим образом обведен в небесного цвета рамочку с незабудками и анютиными глазками по краям.
Душа моя Гизела! – прочла принцесса корявый, трясущийся почерк писавшего.
Сердечко мое, голубушка моя ясноглазая. Годы ничто для нашей любви. И для меня ты все та же голубица небесного пути, что и раньше.
Лапочка моя, солнышко.
Как же вы польстили старику, появившись вчера в порту, где я, развалина, давно уже стою на ремонте.
С годами – мы все меньше корабли и больше живые души.
Поэтому я прошу тебя, ангелочек мой, береги себя. А то как же мы без тебя? Ведь совсем же невозможно будет…
Гизела отложила письмо и прошлась по комнате. Справедливости ради следовало согласиться, что и форма, и содержание письма были именно такими, какие она велела Людвигу написать. Но… что–то было не так, от чего–то принцессе хотелось убежать куда подальше или плакать, как маленькой девочке.
И причиной здесь было не то, что последнее письмо короля было написано от имени немощного и уже идущего на слом корабля. Рано или поздно все будут старыми и немощными. Дело было в другом. Вдруг Гизела ощутила с пугающей откровенностью, что Людвиг совершенен. Совершенен настолько, насколько она даже не могла подумать.
Она всегда знала, что король умен и весьма одарен, но теперь, после того как он с легкостью справился с данным ею в шутку заданием, Гизела поняла, что не сможет быть рядом со своим любимым именно из–за той чудовищной дистанции, которая была между ними. Дистанции небожителя и простой и недалекой женщины.
Вдруг она поняла, что даже если она поставит своей целью превзойти Людвига в какой–нибудь науке или искусстве и положит на это все свои силы, деньги и, наконец, время, то даже когда она достигнет высот, король сумеет превзойти ее еще в чем–то, о чем она пока еще не догадывалась.
Людвиг был непостижим и недостижим. Гизела сжала кулаки и, опустившись на колени посреди комнаты, заплакала.
«Как страшно и безрадостно любить того, к кому даже нельзя приблизиться, – думала она, утирая слезы батистовым платком, – наверное, так же как нельзя все время смотреть в ясное лицо солнца».
Возможно, другая на месте Гизелы должна была бы радоваться гениальности своего избранника, понимая, что при всех его достоинствах он избрал именно ее. Гизела же во всем стремилась к совершенству и не могла позволить себе быть подле Людвига, не будучи достойной его.
Их роман постепенно перешел в стадию эпистолярных сношений. Не желающая упускать инициативы отношений Гизела слала королю новые задания и загадки, которые он должен был разгадать. Людвиг был во всем послушен ей. Время от времени тоскуя по ушедшему лету, он присылал Гизеле букеты или отправлял под ее балкон кого–нибудь из актерской братии, чтобы они от имени короля прочли ей восторженный монолог или пропели серенаду.
В тот же год принцесса организовала и возглавила женскую феминистическую организацию, средства на содержания которой щедро спонсировал Людвиг. Он же помог женскому движению провести несколько законов, способствующих трудоустройству женщин и их профессиональному обучению.
С прелестной Гизелой Людвиг встречался только в присутствии свидетелей по официальным поводам.
Известно, что письма принцессы и короля, долгие годы считавшиеся утерянными, всплыли в последние годы жизни Людвига. Вопреки запрету принцессы Гизелы, они были предъявлены медицинской комиссии во главе с профессором фон Гудденом [29] как прямое свидетельство безумия несчастного короля, возомнившего себя парусником.
Впрочем, благодаря той же Гизеле этот «анекдот» не вышел за пределы медицинских протоколов и не стал достоянием газетчиков.
29
Бернард фон Гудден – известный мюнхенский психиатр.
Хижина Хундинга
В центре хижины Хундинга стояло огромное дерево, так что не было понятно, толи дерево выросло в земляном полу, то ли кто–нибудь из предков Хундинга пристроил свое жилище к старому дереву. Огромное дупло служило семье буфетом, ветви поддерживали утлую крышу, вылезшие из–под земли могучие корни были превращены в скамьи и ложе.
Людвиг сам принимал участие в проектировании хижины на сцене и теперь смотрел на нее из темноты кулис, куда спрятался, услышав голоса и шаги. Меньше всего на свете король желал сейчас встретиться с кем–нибудь из своих подданных, с очередными просителями, непризнанными гениями или, упаси боже, с журналистами. Последнее время эта порода людей вызывала в нем живейшее раздражение.