Король медвежатников
Шрифт:
Правую щеку епископа рассекал большой широкий шрам. Многие полагали, что Марк получил его в одном из походов за Гробом Господним. Но действительность была иной. Это был след кинжала ревнивца-мужа, когда тот однажды ночью застал свою супругу в объятиях юноши. Схватка была недолгой, и перевес сил остался на стороне молодости, но после того поединка Марк стал очень религиозным, а вскоре и вовсе постригся в монахи.
Епископ не принадлежал к знатному роду, не было у него и богатств. А следовательно, путь в иерархи церкви для него был закрыт, и лишь доблесть и мужество — качества, наиболее ценные во время войны, — позволили ему подняться почти на самую вершину
Епископ Марк был достоин уважения.
Допустив рыцаря к руке, епископ терпеливо подождал, пока тот наконец разогнется, и, когда д\'Эсте отступил на два шага, негромко спросил:
— Что тебя привело ко мне?
— Ваше преосвященство, — набрался рыцарь храбрости, — у графа Мазарина были две картины: одна из них «Мадонна с младенцем», а другая — «Страшный суд». Я бы отдал за них все золото, которое досталось мне после графа. — И, заметив недовольный взгляд иерарха, поспешно добавил: — Кроме того, я бы отдал три золотые булавы и два серебряных топора. Их рукояти украшены рубинами величиной с ноготь. У меня еще есть камни, я готов отдать и их.
Епископ на секунду задумался. Сокровища для него ничего не значили. Он обладал куда большими ценностями — властью над людьми. И не упускал случая, чтобы выразить свое презрение к благородному металлу. Совсем иное дело — католическая церковь, она обязана быть богатой, для того чтобы своим могуществом соперничать со светской властью. А он, епископ Марк, всего лишь ее слуга, который обязан не только оберегать церковные сокровища, но и преумножать их.
— Значит, говоришь, рубины?
— Да, ваше преосвященство, рубины. Камни такой величины мне никогда не доводилось видеть.
Рубины были в особом почете, потому что напоминали застывшую кровь Христа, только она единственная способна застывать в камень и переливаться огнями радуги.
— Это интересно, — неожиданно согласился епископ. — Ты можешь показать хотя бы один из них?
— Конечно, ваше преосвященство, — рыцарь протянул ему огромный темно-красный рубин. Грани его были настолько чисты и отполированы, что в них можно было смотреться. Пальцы епископа несмело потянулись навстречу блеску, а потом, словно опасаясь осквернить Христову кровь нечистым касанием, застыли.
— Этот рубин способен украсить даже митру папы, — умело скрывая восторг, заключил Марк. — Хорошо, считай, что эти картины принадлежат тебе.
Епископ Марк, отказавшись от дворца паши, разместился в обыкновенной лачуге, еще недавно принадлежавшей горшечнику. Презирая роскошь, он не отказывал себе в хорошем оружии, и оно лежало всюду: два кинжала на столе, двуручный меч был прислонен к стенке, а в дальнем углу виднелись еще несколько мечей и три сабли. Двуручный меч епископа можно было узнать сразу по инкрустированной рукояти в виде креста, а вот сабли — трофейные и наверняка принадлежали каким-то знатным сельджукским вельможам. Словом, лачуга больше напоминала оружейную лавку, чем жилище священника.
Впрочем, трудно было понять по-настоящему, кто был епископ Марк в действительности. С оружием, как и с крестом, он не расставался никогда. И часто его долговязую фигуру можно было встретить в воинских порядках среди костров: в одной руке меч, а в другой распятие, как если бы он был божий посланник, спустившийся на землю, чтобы покарать виновных и утешить слабых.
Перед боем он надевал мантию епископа. Торжественную,
— На поле брани я не умру, — произносил епископ Марк, первым врываясь во вражескую цитадель.
И вот сейчас, слегка уставший и, быть может, оттого не похожий на себя прежнего, он с интересом посматривал на рыцаря, пожелавшего обменять свои сокровища на две картины.
В чем-то д\'Эсте был ему непонятен. Холст, сотканный из обыкновенных нитей, был тленным. Вряд ли ему уготована завидная судьба. Холст может сгореть во время пожара, его могут изрубить на куски неприятели, он может погибнуть во время переправы. Но если допустить, что картину ждет более счастливая судьба, то уже через год холст потеряет свою привлекательность, потемнеют даже сочные краски. Иное дело камень! С возрастом он становится только интереснее, потому что за каждым из них тянется собственная история.
— Хорошо, я согласен, — склонил голову епископ, сделав вид, что решение дается ему не без труда.
Картины находились в его лачуге, свернутые безо всякого почтения в обыкновенные рулоны. Они перешли к нему почти со всем имуществом графа Джулио Мазарина. Он видел их однажды, мельком, не оценив в суете по достоинству. И вот сейчас решил удостовериться, действительно ли они стоят тех сокровищ, которые давал за них оруженосец графа. Аккуратно развернув холст, он увидел картину «Страшный суд». Несколько минут, не отрываясь, он созерцал запечатленные события, выглядевшие на холсте на редкость реалистично. Вот, значит, какие они, котлы — огромные, почерневшие от копоти, едва ли не полностью скрываемые огнем. В просвете между языками пламени просматривались головы грешников с перекошенными от ужаса физиономиями. Поддавшись какому-то внутреннему порыву, епископ Марк потянулся ладонью к одному из грешников, пытаясь вытащить его из огненной геенны. Это был совсем еще молодой мученик, и трудно было предположить, за что он оказался в одной компании с нечестивцами и антихристами. Неожиданно его рука уперлась во что-то раскаленное. «Обжегся о котел!» — догадался он и резко отдернул руку. Но было уже поздно — на фалангах пальцев остался заметный темно-красный цвет. Через минуту кожа вздуется неприятным белым пузырем.
— Господи! Да это же всего лишь картина, — выдохнул епископ.
Но пальцы болели, как будто он и вправду обжег кожу обо что-то раскаленное.
— Я вижу, что она вам понравилась, — сдержанно произнес рыцарь, — но вы дали слово.
Епископ Марк не отвечал. Он едва взглянул на говорившего и принялся разворачивать следующую картину.
Несколько минут он разглядывал портрет неизвестной женщины, а потом глухо проговорил, скрывая нахлынувшие чувства:
— Боже, как она хороша!
Подобные слова в устах священника звучали почти богохульством, и, видно устыдившись произнесенных слов, он отвернулся, укрывшись от пристального взгляда рыцаря.
— Ваше преосвященство, — негромко напомнил о себе д\'Эсте, — вы обещали отдать мне картины.
Епископ Марк повернулся:
— Я никогда не нарушаю данных обещаний. Обе эти картины твои. Только у меня к тебе есть одна просьба, рыцарь.
Интересно, о чем может попросить его преосвященство обыкновенного рыцаря?
— Какая? — насторожился д\'Эсте.