Король на площади
Шрифт:
Я растерялась:
— Вот как?
Его глаза внимательно следили за мной. Кароль сказал мягко:
— Или ты собиралась рисовать меня прямо на площади? Или у себя дома? — Пауза. — Эмма, ты ведь не передумала, нет?
Я ничего не собиралась. Но я стараюсь держать свое слово. По большей части.
— Ну что ж, хорошо…
— Так идем!
Дом был новым, просторным и совершенно пустым. Мы прошли по гулким прохладным холлам, по комнатам с высокими потолками. Кароль толкнул двустворчатую дверь, и я застыла на пороге, залитом вечерним светом. Огромный эркер, далеко выступающий над морем, был забран таким прозрачным стеклом, что,
— Здесь южная сторона, солнце светит весь день, — сказал у меня за спиной Кароль.
Прекрасное место для мастерской! Я бы не могла желать лучшего, но…
— В чей дом мы вломились, Кароль?
— Можешь не беспокоиться, сюда не ворвется его разгневанный владелец или полиция!
Он подтвердил свои слова такой милой улыбкой, что впору было подбирать юбки и бежать, пока этого действительно не случилось. Джок расчирикался.
— Гляди-ка, ему здесь тоже нравится!
Кароль опустил клетку на пол и встал рядом со мной. Вскинул руки, упираясь пальцами в раму. Я поглядела на его профиль, четко обрисованный огнем заката, и во рту у меня пересохло.
— Так и стой!
Он не задал ни единого вопроса, не шевельнулся, лишь скосил на меня взгляд. Я выдернула из папки лист бумаги, кое-как пристраиваясь с ним на полу. Я еще не пробовала делать наброски Кароля в цвете, но сейчас взялась за пастель.
— Эти цвета очень идут тебе!
— Это как?
— Цвета заката. Багрянец, киноварь и золото, густая синева вечера… Ты — сын сумерек, Кароль.
Он чуть повернул голову, чтобы лучше видеть художницу.
Эмма сидела на полу в ворохе юбок, уложив планшет на колени (не подумал он о мебели, да), и, коротко вскидывая и опуская глаза, рисовала его резкими торопливыми движениями. Почти не глядя хватала плывущие в волнах юбки разноцветные рыбки-мелки, штриховала, отбрасывала, хватала… Взгляд — как у прицеливающегося стрелка, нижняя губа закушена, на щеках румянец…
Он хотел сказать, чтобы она не спешила: он здесь и никуда не торопится, да что там — гнать будет, не уйдет, — но то, как Эмма его назвала… «Сын сумерек». Легко, вскользь, бездумно… Потрясающе.
Видимо, она заметила, как он напрягся, потому что бросила:
— Кстати, можешь разговаривать. Мне это не мешает.
А ему поможет. Потому что своими словами она поразила его не только в сердце, но и несколько ниже, всколыхнув неожиданную волну желания. Он слегка переменил позу, прислонился пылающим лбом к холодному стеклу. Спросил, вглядываясь в наливающийся синевой вечер:
— Как ты начала рисовать, Эмма?
— О, очень традиционно! Ты же знаешь, девушек из хороших семей учат всему понемногу: рисованию, пению, музицированию, вышиванию…
— И в Вольфсбурге?
Уязвленная, она вскинула глаза и тут же опустила на рисунок. Ее и впрямь не собьешь! И если даже он сейчас опустится перед ней на колени и поцелует, она просто отодвинет его с суровым: «Кароль, вернись на свое место, ты мне мешаешь!»
— И в Вольфсбурге. Как ни странно, и в нашу… Волчью страну доходит прогресс и просвещение. Моя мать очень хорошо рисовала. Это я теперь понимаю, а в детстве была просто в восторге от всех этих виньеток, рамочек, цветочков… Ну знаешь, их рисуют в женских альбомах со всяческими изречениями, посвящениями и стихами, переписанными каллиграфическим почерком…
Он не знал, но послушно кивнул. Пусть рассказывает. Так непривычно слышать, как Эмма говорит свободно, не задумываясь, не таясь…
— Учитель рисования сказал, что, будь я юношей, он бы посоветовал отдать меня более сильному мастеру, а еще лучше — в художественную школу во Фьянту.
— И тебя отправили во Фьянту?
Эмма негромко рассмеялась. В нем все дрогнуло от этого грудного смеха.
— О, не сразу! Далеко не сразу. Ты же знаешь, что говорят о жителях Нордлэнда? Корабли, вино и хорошая драка — вот что в жизни главное! А женщина нужна лишь для того, чтобы обслуживать мужчину, согревать его постель и рожать ему сыновей. Так вот, что касается моего отца, это совершенная правда.
— Да с этим согласятся все мужчины на свете!
— Ничего подобного! — воскликнула Эмма. — Пьетро не был таким! Да и ты… Иначе почему ты здесь?
— Тебе и в самом деле хочется это знать?
Эмма продолжила, не заметив или проигнорировав его намек:
— Так что поначалу он попросту отмахивался. Моя мать — хрупкая, нежная и чувствительная женщина. Но тут она оказалась как кремень. Может, сожалела о том, что не сбылось в ее собственной судьбе? Капля долбит и камень — через несколько лет отец согласился. Как раз тогда моя старшая сестра удачно вышла замуж, мне же подходящего жениха еще не нашлось, и отец был настроен благодушно…
— И сколько вас всего в семье?
— Трое. Три дочери. Какая трагедия для настоящего нордлэндца, правда? Я средняя. Ну ты знаешь, на старшего ребенка всегда возлагается множество надежд, младший — услада старости… и еще про них сочиняют волшебные сказки. — Эмма улыбнулась, глядя на рисунок. — А средний всегда ни то ни се. Но я была просто счастлива быть ни тем ни сем… Потому что из-за этого попала во Фьянту. Темно.
— Что?
— Уже темно, — повторила Эмма, разглядывая свою работу. — Хватит на сегодня.
Пересыпала мелки, или как бишь они называются, с подола в коробку и протянула ему рисунок. Он развернул лист к окну — солнце и впрямь сегодня опустилось стремительно, как будто целая пара часов выпала у него из сознания…
Я по-прежнему сидела на полу, глядя на Кароля снизу. А он рассматривал себя. Слишком долго, на мой взгляд. Поэтому я решила дать необходимые объяснения:
— Это пока лишь набросок, только в цвете. Еще необходимо подобрать освещение, композицию…
— Ты нарисуешь меня в профиль? Как… м-м-м… монету?
— Не уверена. Скорее всего, нет.
— Тогда зачем ты это рисовала?
Я всплеснула руками — какой же непонятливый! — и собралась вновь повторить про эскизы и композицию…
Но Кароль глянул на меня поверх рисунка, и я сказала правду:
— Захотелось.
Как я могла упустить такое?! Кароль словно летел в прозрачном эркере, пронизанном золотом солнца: резкий профиль, склоненная голова, напряженные сильные руки… Большая хищная птица, парящая над морем. Над городом.
Сильная.