Король-олень
Шрифт:
— Но только если ты дашь мне дозволение, кузен. Ты заменяешь этому юноше отца, и я не хочу присваивать твое право…
Гавейн смотрел то на брата, то на Ланселета. Он явно чувствовал себя неловко. Моргейна заметила, что Гарет прикусил губу — возможно, юноша лишь сейчас осознал, что подобная просьба могла показаться оскорбительной его брату и что король оказал ему честь, предложив лично посвятить его в рыцари, — а он эту честь отверг. Да, при всей его небывалой силе и искусности во владении оружием Гарет все еще сущее дитя!
— Кто
Ланселет жизнерадостно обнял обоих братьев.
— Вы оба оказали мне большую честь, даже слишком большую. Ну что ж, юноша, — сказал он, отпуская Гарета, — иди за своим оружием. Я присоединюсь к твоему бдению после полуночи.
Гавейн подождал, пока юноша быстро, размашисто вышел из зала, затем произнес:
— Тебе следовало бы родиться одним из тех древних греков, про которых рассказывалось в саге, что мы читали мальчишками. Как там его звали — а, Ахилл, тот самый, который нежно любил молодого рыцаря Патрокла, и даже самые красивые дамы троянского двора его не интересовали. Видит Бог, для любого мальчишки при дворе ты — герой. Жаль, что ты не склонен к греческим обычаям в любви! Ланселет побагровел.
— Ты мой кузен, Гавейн, и потому можешь позволять себе подобные высказывания. Ни от кого другого я бы этого не потерпел, даже в шутку.
Гавейн расхохотался.
— О да, шутка — в адрес того, кто делает вид, что беззаветно предан одной лишь нашей добродетельнейшей королеве…
— Как ты смеешь! — вспыхнул Ланселет и, развернувшись, схватил Гавейна за руку — с такой силой, что едва не сломал тому запястье. Гавейн попытался вырваться, но Ланселет, хоть и уступал своему противнику в росте, заломил ему руку за спину, рыча от ярости, словно взбешенный волк.
— Эй, вы! Не смейте драться в королевских чертогах! С этим возгласом сэр Кэй неуклюже врезался между сцепившимися противниками, а Моргейна поспешно произнесла:
— Что же тогда ты скажешь о всех тех священниках, которые утверждают, будто беззаветно чтят Деву Марию, ставя ее превыше всех земных созданий, а, Гавейн? Или ты скажешь, что на самом деле все они питают постыдное плотское тяготение к этому их Христу? А ведь и правда, говорят же, что лорд Христос никогда не был женат и что даже среди его двенадцати избранных учеников был один, которого он прижимал к груди во время той вечери…
— Моргейна, прекрати! — возмущенно воскликнула Гвенвифар. — Что за богохульные шутки!
Ланселет отпустил руку Гавейна. Гавейн принялся растирать помятое запястье, а Артур неодобрительно уставился на обоих.
— Вы ведете себя, как мальчишки, кузены, — так и норовите устроить потасовку из-за какой-то чепухи. Мне что, приказать Кэю отвести вас обоих на кухню, чтоб вас там выпороли? Ну-ка, сейчас же помиритесь! Я не слышал никакой шутки, но какой бы она ни была, Ланс, она не стоит ссоры!
Гавейн хрипло рассмеялся и произнес:
— Я пошутил, Ланс, — я знаю, что слишком
Ланселет пожал плечами и улыбнулся — но выглядел он, словно взъерошенная птица.
— Каждый мужчина при дворе завидует твоей красоте, Ланс, — рассмеялся Кэй, потер шрам, что навеки растянул его губы в ухмылку, и добавил:
— Но может, не такое это и благо, а, кузен?
Общее напряжение разрядилось во взрыве смеха, но некоторое время спустя Моргейна, идя по замку, заметила Ланселета, все такого же взволнованного и взъерошенного.
— Что беспокоит тебя, родич?
— Думаю, мне следует удалиться от двора, — со вздохом отозвался Ланселет.
— Но моя госпожа не даст тебе дозволения удалиться.
— Я не стану говорить о королеве даже с тобою, Моргейна, — холодно отозвался Ланселет. Теперь настала очередь Моргейны вздохнуть.
— Я не страж твоей совести, Ланселет. Если Артур не осуждает тебя, то кто я такая, чтоб тебя упрекать?
— Ты не понимаешь! — с пылом воскликнул Ланселет. — Ее отдали Артуру, словно овцу на ярмарке, словно вещь, потому что ее отец хотел породниться с Верховным королем, а она была ценой сделки! И все же она слишком верна, чтобы роптать…
— Я не сказала ни слова против нее, Ланселет, — напомнила ему Моргейна. — Все обвинения родились в твоем разуме, а не на моих устах.
«Я могла бы заставить его возжелать меня», — подумала она, но эта мысль отдавала затхлостью и пылью. Однажды она уже сыграла в эту игру. Да, тогда он желал ее — но при этом боялся, как боялся саму Вивиану, боялся до ненависти — именно потому, что желал. Если король велит, он возьмет ее в жены — и в самом скором времени возненавидит.
Ланселет, собравшись с силами, взглянул Моргейне в глаза.
— Ты прокляла меня, — и я воистину проклят, можешь мне поверить.
И внезапно застарелый гнев и презрение растаяли. Ведь это все-таки был Ланселет! Моргейна взяла его ладонь двумя руками.
— Не стоит из-за этого мучиться, кузен. Это было давным-давно, и я не думаю, чтобы кто-либо из богов или богинь стал прислушиваться к словам разъяренной девчонки, которая сочла себя отвергнутой. А я и была всего лишь разъяренной девчонкой.
Ланселет глубоко вздохнул и снова принялся расхаживать. Наконец он произнес:
— Сегодня вечером я мог убить Гавейна. Я рад, что ты остановила нас, хотя бы и при помощи той богохульной шутки. Я… мне всю жизнь приходится сталкиваться с этим. Еще при дворе Бана, когда я был мальчишкой, я был красивее, чем Гарет сейчас, и при дворе в Малой Британии, и много где еще — красивый мальчик должен блюсти себя даже строже, чем девушка. Но никакой мужчина не замечает таких вещей и не верит в них, пока это не коснется его самого, — он считает разговоры об этом всего лишь развязными шутками. Было время, когда я и сам так думал, а потом было время, когда я думал, что никогда не смогу стать иным…