Король-Уголь
Шрифт:
Она хотела добиться от него обещания, что он уедет, как только все потерпевшие будут вынесены из шахты. Он ответил, что так и собирается поступить, если не возникнут какие-нибудь непредвиденные обстоятельства. Ей хотелось добиться от него безоговорочного обещания, но, когда из этого тоже ничего не вышло, она неожиданно сдалась. Пусть поступает как хочет, но только пусть помнит, что она его любит, что он ей нужен и она не может без него жить! Что бы он ни делал, что бы о нем ни говорили другие, она верит в него и никогда от него не отступится. Хал был глубоко тронут. Он снова обнял ее и под прикрытием зонтика нежно поцеловал, не смущаясь присутствием ребятишек с грязными мордочками, которые не
Затем он посадил ее в поезд и обменялся рукопожатиями со всеми отъезжающими. У Хала был такой встревоженный, мрачный вид, что его приятели, несмотря на весь соблазн, поневоле воздержались от насмешек по его адресу. Он стоял на платформе, провожая взглядом уходящий поезд, и, к собственному изумлению, вдруг почувствовал, что ненавидит этих друзей своего детства и юности. Рассудок говорил ему другое: что они могли здесь сделать? С какой стати было им оставаться? И все-таки они были ему ненавистны. Они спешат, их ждут танцы и флирт в Загородном клубе; а он пойдет обратно к шахте и будет добиваться, чтобы миссис Замбони показали разорванное на куски тело ее мужа.
Книга четвертая
Воля Короля-Угля
1
Шахта смерти уже начинала выдавать свои тайны. Непрерывно работал барабан, вытягивая снизу клеть за клетью с живыми и мертвыми, а также с такими телами, которые можно будет отнести к первой или второй категории, лишь накачав специальным аппаратом воздух в их легкие. Стоя под дождем, Хал наблюдал толпу и думал, что еще никогда не был свидетелем таких душераздирающих сцен. Какая мертвая наступала тишина, если появлялся человек, от которого можно ждать новостей! И вдруг — вопль отчаяния жены или матери, услышавшей страшную правду. И вздох сочувствия всей толпы; а потом крики радости при каком-нибудь радостном известии. И души людей трепетали, как трепещет прибрежный тростник от порывов ветра.
А эти рассказы, в один миг облетавшие весь поселок, — они проникали наверх из подземного мира, и в них говорилось о невероятных страданиях и еще более невероятном героизме! Люди провели четверо суток без воды и пищи, тем не менее они отказывались покинуть шахту, предлагая принять участие в спасении товарищей. Люди лежали вповалку в могильной тишине, поддерживая жизнь водой, стекавшей по капле с кровли, по очереди подползая на спине и ловя ртом драгоценную влагу, или сосали смоченную в воде тряпочку. Участники спасательных отрядов рассказывали, как они вламывались киркам в заграждения и вдруг различали слабые сигналы замурованных людей; они неистово трудились, чтобы скорее пробиться к товарищам, и, наконец, когда появлялась маленькая щель, слышали крики радости и видели сияющие из темноты глаза тех, кто, уже теряя последние силы, ждал: вот расширится отверстие и в него просунут немного пищи и воды.
На некоторых участках приходилось бороться с огнем. В шахту спустили длинные пожарные шланги, и люди медленно продвигались вперед, по мере того как вентилятор очищал перед ними штреки от дыма и пара. Волонтеры брались за эту работу без колебаний, хотя знали, что рискуют жизнью. Их не покидала надежда найти еще кое-кого из пострадавших, забаррикадировавшихся в дальних забоях.
Хал разыскал Джеффа Коттона у входа в контору, временно превращенную в госпиталь. Это была их первая встреча после сцены неожиданного разоблачения в салон-вагоне Перси, и поэтому на лице начальника охраны появилась довольно трусливая ухмылка.
— Ничего не поделаешь, мистер Уорнер, ваша взяла! — сказал он и после недолгих пререканий согласился пропустить
Прошла ночь и часть следующего дня. Днем явился один из конторщиков и вручил Халу запечатанный конверт с телеграммой, адресованной Картрайту для передачи ему. Телеграмма гласила;
«Убедительно прошу немедленно вернуться домой. Отец придет в отчаяние, узнав о происшедшем. Невозможно дольше скрывать от него эти события».
Хал нахмурился, читая телеграмму. Несомненно, это дело Харриганов, которые поспешили донести обо всем его брату. Он пошел в контору и оттуда передал по телефону телеграфный ответ: «Собираюсь вернуться дня через два. Постарайся не вмешивать папу, пока я сам тебе всего не расскажу».
Полученная телеграмма встревожила Хала. Он живо представил себе долгие споры с братом и попытки оправдаться перед отцом, которого нежно любил. Как подло будет, если посланец Харриганов явится к старику и огорчит его, изобразив всю историю в ложном свете!
От этих размышлений Хала потянуло домой. Он отчетливо представил себе жизнь за пределами шахтерского поселка со всеми ее приманками. Ведь есть же конец терпению: сколько может культурный человек питаться отвратительной пищей, спать на грязной постели и видеть всякие мерзости? То и дело вспоминался Халу обеденный зал в клубе, где пахнет бифштексами и горячими булочками и так прельстительна цветная гамма салатов, свежих фруктов и сбитых сливок. И он с неожиданной уверенностью начал думать, что в Северной Долине его миссия почти выполнена.
Прошла еще одна ночь и еще один день. Уже последние пострадавшие были вынесены из шахты и все трупы отправлены в Педро, где их собирались хоронить оптом, что весьма характерно для шахтерского быта. Пожар отбушевал; спасательные отряды покинули шахту; им на смену явилось множество пильщиков и плотников для ремонта крепления. Репортеры уехали. Билли Китинг пожал Халу на прощанье руку, и они договорились встретиться и пообедать вместе в клубе. В Северной Долине находился представитель Красного Креста, кормивший голодающих на средства, полученные по подписному листу миссис Кертис. Что еще оставалось Халу, как не проститься с друзьями, заверив их, что он всегда будет к их услугам?!
Первой среди друзей была Мэри Берк, с которой ему еще не пришлось беседовать после ее знакомства с Джесси. Он понимал, что Мэри умышленно избегает его. Дома он ее не застал и зашел к Рэфферти справиться о ней. Там он задержался, чтобы проститься с женой спасенного им шахтера.
Рэфферти начинал поправляться. Жене разрешили навестить его. Крупные слезы катились по ее ввалившимся щекам, когда она рассказывала Халу о том, что пришлось испытать мужу. В течение четырех суток старик был замурован в маленькой штольне без воды и пищи, не считая нескольких капель кофе, которыми он поделился с другими страдальцами. Сейчас он еще не мог говорить и едва был в силах шевельнуть рукой. Но в его глазах все же теплилась жизнь и светилась душа, которую она любила и которой верно служила тридцать с лишним лет. Миссис Рэфферти славословила своего католического бога за то, что он благополучно вывел ее мужа из опасности. Совершенно ясно, что этот бог — несравненно более действенный, чем протестантский бог шведа Иогансена — силача, положенного на соседнюю койку, но уже приказавшего долго жить!