Король утопленников. Прозаические тексты Алексея Цветкова, расставленные по размеру

Цветков Алексей Вячеславович

3. Поставить под сомнение институт собственности, культивировать ее условность и относительность. Покончить в себе с идентичностью, основанной на величине и форме собственности.

— Там нет такого педагога, потому что революция в пьесе уже произошла и твои пункты потеряли актуальность, — говорила ты, просматривая сообщения в телефоне, — но продолжай, мы же в зале были, а не на сцене.

— Если вам удались эти три пункта, вы неизбежно покидаете территорию системы. Дальше у вас одна задача: найти практическое выражение этим трем решениям. Как не быть заменимым источником прибыли, не быть охранником института своей/чужой собственности, не быть негодующим моралистом? Если у вас получается, то сознание, которое не терпит пустоты, заполняет вакуум, возникший на месте трех упраздненных идолов. Так у вас появляется личная революционная стратегия. Если

вы готовы отказаться от трех химер, значит, вы готовы изобрести нового себя.

— А как насчет свободы? — смеялась ты, показывая мокрые зубы, — ведь красные так много запрещали?

— Для диалектика свобода и развивается через развитие общественных запретов. Капитализм, рынок и частная собственность так же естественны и свойственны человеку, как и каннибализм, инцест и изнасилование младшего старшим. История людей началась с запрета на эти естественные и по-человечески понятные вещи и должна продолжиться отменой частной собственности и преодолением рыночных отношений. Дословно «снятием» у Маркса. Пора бы запретить себе чем-либо владеть и кем-либо командовать. Пора бы перестать позволять и другим командовать и владеть. Это базовое условие появления общества «господ без рабов». 5

— Репрессии, — ты вкусно выговаривала каждую букву, — красным не простят репрессий, — рассматривая тростниковый сахар, уже успевший выйти из моды.

— Помнишь, как рассуждал революционный трибунал?

«Вот перед нами, — говорят в трибунале, — ни в чем таком вроде бы не виновный гражданин. Он никого не душил, не казнил, не мучил, а наоборот, отличался высоким образованием, вежливостью, незлобивостью, деньги тратил на искусство и путешествия. Один только за гражданином грех, он жил за счет чужого труда, то есть был, как и все в его роду, совладельцем того и сего и потому мог особенно не работать, а если и работать, то по собственной прихоти, в любом случае — источником его денег был чужой труд. И потому мы этого не очень виноватого человека накажем, конечно. За всех тех, кто создавал для него прибыль, за их идиотскую мучительную работу, за их несостоявшуюся жизнь мы с гражданином рассчитаемся. Но ведь и его предки до бог знает какого колена жили также за счет других. И никто из них не понес за это наказания. Получается, что в истории веками царила безнаказанность одних, живущих за счет других. Если кто и гиб на дуэли, то это здесь ни при чем. Сегодня мы изменим такое положение дел и наполним историю смыслом. Мы казним стоящего перед нами неплохого в общем-то человека много раз, за каждого его избежавшего расправы предка. Точнее, мы сделаем нашу казнь многосерийной. Скорее всего, к концу наказываемый сойдет с ума от того, что справедливость оказалась настолько связанной с болью, невыносимой и долгой. Но нам не нужна нормальность и здоровье этого гражданина. И то и другое украдено его семьей у других, и должно быть изъято. Нам нужна история, полная смысла, то есть такая, в которой использование чужих жизней не прощается и боль приходит по адресу даже через тысячу лет, тысячекратно выросшая из-за столь длительного откладывания исполнения приговора. Обсудим теперь детали наказания. Оно потребует от нас старательности и мастерства.

В библиотеке обсуждаемого гражданина я обнаружил старую китайскую книгу, которая может нам помочь. Вряд ли кто-то из нас сможет ее прочесть, но в этом нет необходимости, картинки говорят обо всем, взгляните».

И все зашуршали полупрозрачными листами, прикрывавшими подробные китайские картинки. 6

Как мы с тобой попали на «Острую дыню»? По приглашению.

Я вел тогда рубрику «Некоторый смысл» в одной стремящейся к запрету газете. Обращал внимание читателей на возможную, но так и не использованную революционную сторону любых предметов — зефирных пирожных, легковых автомобилей, зажигалок, рекламных щитов. Старался быть достойным тех, кто мне нравится. Многие из них пели о возможности коммунизма. Я пою о невозможности коммунизма. Я предан той же идее, но с другой, что ли, стороны. Моих авторитетов интересовало, как, почему и где ожидается мировая революция. Меня интересует только, почему, где и как она не происходит. Отсутствие необходимых событий вдохновляет меня и делает верным им. В любом покрое одежды, голосе мотора, взаимоисключающем сочетании реклам, в каждом жесте, звуке, пятне, запахе найти знак необходимого невозможного.

Этого внятно не объяснишь. Не объяснишь, как однажды, выйдя из театра, следуя по сверкающей Тверской, я вдруг поймал радио «Бемба»,

партизанский барабан, посланный из Сьерра-Маэстры задолго до моего рождения. Так я узнал разницу между спасителем и создателем, почувствовал гвозди в своем мясе и пули, с хищным любопытством входящие в чужой череп существа одного со мной вида. И от этого захотелось упасть в снежную столичную грязь, но я никуда не упал. Я пошел дальше уверенными, счастливыми шагами к безумной и давно отмененной цели, навсегда теперь убежденный в нескольких, возмутительно примитивных, идеях. Пошел рядом со своей спутницей, улыбаясь ей, потому что ни она и никто другой никогда не почувствуют этой моей личной связи со всеобщим. Ты не была свидетельницей этого, хоть ты и была рядом.

— Научись разговаривать притчами, чтобы сказать хоть что-то, раз уж нельзя объяснить эту связь, — подсказываешь ты в своей машине, такой темной снаружи и такой бежевой, светлой, кожаной внутри.

В мутных кадрах хроники хунвейбины заставляют уличных рикш садиться в свои каталки, а клиентов, пришедших на остановку, принуждают возить по городу самих рикш. Но вчерашние рикши не знают, какой назвать адрес, и перепуганные пассажиры под веселую речевку возят рикш по кругу. В центре круга большой черно-белый костер. Так, под молодецкое улюлюканье подростков с красными повязками, свободная езда по конкретному адресу превратилась в принудительную прогулку. 7

— Ты не пробовал писать сказки для детей и подростков, ну, например, про мышей? — предлагаешь ты, желая найти мне место, хотя у каждого из нас уже есть место в этом воющем вагоне метро, — или комиксы сочинять, знаешь, если бы там были мыши вместо людей, это имело бы больший успех.

Ты не привыкла к метро, для тебя оно — этнография. По вагону влачится нищий, и сразу кажется, что мы никуда не едем, а сидим все вместе в тюрьме.

Иван Мышь вошел к Семену Живцу. Опустим все вторичные подробности, чтобы сразу говорить главное: у Ивана не было ничего для заработка, кроме своего тела. Семен покупал тело. Точнее, его часть. Станок у Семена в гараже был один, но универсальный, железно хватал ногу выше или ниже колена, мгновенно рубил руку там, где начерчено маркером, или лопал сверлом глаз на безопасную для мозга глубину. Это была экономика. Живец оставлял себе изъятую часть верхней или нижней конечности, а клиента, Ивана в нашем случае, выволакивал из гаража и немедленно звонил своему врачу. Через две недели, выписавшись из клиники, неполный Иван будет готов ходить в метро и честно показывать пассажирам красный тупик руки. Собранные средства делились: треть Мыши, остальное — Живцу.

Так, сжав зубами полотенце, и согласно кивнув Семену, задавшему вопрос в последний раз, Иван узнал наконец, что такое экономика.

У Семена таких неполных, ползущих в вагонах, много, но меньше, чем запланировано. Живец их работодатель и защитник. Он сам платит ментам. Когда мент подошел к безрукому, первое спросил: «А Живец тебя знает?» Иван сказал: «Да, Живец знает».

И мент отошел, пообещав проверить. Так Мышь узнал, что такое государство.

Врач приехал к гаражу быстро. Наложил жгут, навертел бинт, сделал укол, достал кривую иглу. Ивану, тонущему в боли, казалось, что отнятую руку прижигают снегом. «Ну вот, — сказал врач уже в палате, — теперь ты готов, наконец, нормально обеспечить себя, заживет до свадьбы, зато голодным не останешься, завтра поп к тебе придет». Так Иван узнал, что такое милосердие. «Мышь» — записали в карту его фамилию.

Поп пришел, как и было обещано, и сказал свое утешающее слово: «Бог, — вспоминал поп, — терпел и велел нам поступать так же. Мученик ты, а мученику будет дан в рай специальный пропуск. Отдал ты руку, а получил взамен бессмертие души. Послано тебе испытание и ты его претерпи с миром. Спасителя прибили к кресту, а у тебя всего лишь рука. Благодари создателя. Как юродивый пустишься ты по вагонам жизни, а в юродивых наша правда. Без нее не стоит отечество».

Так Иван узнал, что такое вера в Христа.

Если Мышь недоплачивал, то есть глотал внутрь себя рублей несколько, чтобы испражнить после, Живец чувствовал этот металл в животе обманщика, будто у Живца в голове монетный магнит. «Утаивший рубль от хозяина нарушает закон и должен быть наказан», — говорил мент, целясь резиной в голову. «Утаивший рубль от хозяина лжет и крадет, а значит, будет низвергнут в преисподнюю», — вторил поп. «Утаивший рубль не утолит монетой голода, а только испортит желудок свой, и не получит нашей коечки, — предупреждал врач, — а коечка ему занадобится после исполнения наказания».