Король утопленников. Прозаические тексты Алексея Цветкова, расставленные по размеру

Цветков Алексей Вячеславович

И тогда, послушав их, Иван совал оставшуюся руку в рот и выворачивал харчи на дорогу. В теплом желудочном соке поблескивали монетки с гербами. Не желая мараться, Семен разрешал менту, попу и врачу разделить эту прибыль. «Давший на церковь душу свою спасает», — говорит поп, выхватывая медяки из цветной лужи. «Государство — это мы», — напоминает мент, наступая сапогом на свою долю. «Помните о других, и сами не будете забыты», — обещает врач, забирая себе что осталось.

— Куда? — однажды спросил, набравшись храбрости, Мышь у Живца, — Куда девается то, что отнято?

Семен сразу понял Ивана и рассудил, что тот имеет право знать. За дверью была галерея. Там превращались в мумии разной длины, оттенков и возрастов

человеческие части. Семен сушил их, смазав, чем врач прописал, читал над ними молитвы и не нарушал никаких законов. Под стеклом они медленно тлели, умалялись временем, мощи тех, кто ходит в вагонах. Это был музей. О нем спорили в прессе. Так Иван узнал, что такое искусство.

Если бы кто-нибудь, многоглазый и вездесущий, смог увидеть сразу все экспонаты этого большого музея — все отнятые голени, ладони, ступни, выломанные колена, все намозоленное, татуированное, рябое — тогда этот некто узнал бы, что они могут соединиться друг с другом, как очень сложный конструктор. Все изъятые части тела как новые конечности великого существа, сторукого тысяченога, спящего в музее по частям.

— Хватит... — говоришь ты на эскалаторе, брезгливо держась за черную резину, — это никому не понравится, да и тебе самому не нравится, ты просто кривляешься, чтобы меня позлить, а я не хочу злиться на тебя.

Твое сердце сердито бьется в розовой сумочке, сжатой в левой руке. Я думаю, глядя на розовую блестящую чешую, что если проткнуть сейчас твою сумочку длинной иглой, ты немедленно умрешь и тебе незачем будет ехать вверх, из мраморной могилы на улицу. 8

— Нас здесь так много! — закричал он вниз, держась рукой за каменную ногу памятника; вторая рука сжимала свистящий мегафон. — Так много, что можно быть уверенным, некоторые пришли сюда по заданию и передают своим хозяевам все, что сейчас тут происходит. Я обращаюсь именно к ним. Идите к своим хозяевам и скажите им, что их власть кончилась. Все равно вам больше никто ничего не заплатит. А теперь я хочу сказать главное всем остальным. Мы должны ударить немедленно, иначе мы сами не простим себя, наши дети нам не простят. Начинаем движение. Перестаем стоять. Мы знаем, куда идти.

И все пошли, все громче напевая и быстрее разгоняясь. Слыша подошвами, как миллионы забытых ежедневных человеческих драм впитались в землю и стали там горами каменного угля, морями скользкой нефти. Осталось найти рецепт и способ поджечь это, обжечь себя и других, превратить материю страдания в энергию смысла, ослепить внутреннюю контрреволюцию и превратить контрреволюцию внешнюю в дым — последний памятник «снятому» прошлому.

И уже на бегу, я, незаметно для других, прощаясь, постучу двумя пальцами в твою стену, как будто ребенок показывает стрельбу из пистолета. Как будто вместо «ставить к стенке» собрался стенку застрелить.

Мы идем, потому что снимается ролик о никогда не происходивших событиях.

Король утопленников 1

Конечно же, у Короля была мечта. Если он закрывал глаза, видел волны: катятся, рождаясь друг из друга. Солнце высокое, маленькое и никаких птиц, потому что им неоткуда прилететь. Зеленые со свинцом бугры воды повторяются. Бесконечный шум ничем не стесненной жидкости. Спокойно падает пушистый снег, прибавляясь к океану. 2

Игрушечное ощущение. Вместо горизонта бледно-зеленая стена-пустота, как в очень большой комнате. Да и потолок, в смысле, небо, как в офисе, навесной — низкие пористые облака. Половина палубы пропала в тумане. Ю увидела столбы света, замершего между водой и небом. Айсберги. Такая гора пропарывает шутя двойную обшивку борта. Плавающие памятники тем, кого мы никогда не видели и поэтому не узнаем. Едва заметный уху хруст будит аппетит.

Вслед за столбами следовала плоская ледяха. Оттуда грустно и растерянно смотрели на Ю и на палубу «Стеллы» четыре фигурки. Пингвины — не сразу догадалась она, сняв зеркальные «хамелеоны» с глаз. Знают, что ее, мимо плывущую, ждет, или как-то чувствуют, что ли? Может, мы все превратимся тут в пингвинов и будем так вот смотреть на новоприбывших, чтоб у них мурашилась кожа от наших птичьих взглядов. Они тоже, может, приплыли к королю. Какое от них чувство? — спросила Ю себя. («Чтобы ничего не бояться, — учит СеЗ, — чаще задавайте себе вопросы, но не риторические»). Убийственное спокойствие. Как будто ты всегда только и был пешей птицей нижнего полюса, а человеком притворялся, и вот хватит ломать комедию. Одна из птиц держит нечто в клюве. Точку, — подумалось Ю, — точку в конце нашего плавания, цель.

Очень давно она читала фантастику: остров утонул, а жители выжили, они — дельфины, но не вспомнила бы этого чтива, если бы ЮЗ не сказал вчера, нетрезво прижимаясь к ней под музыку, в дверях:

— А мы, знаешь, превратимся. Его Величество сделает тебя русалкой или креветкой, черепахой может, если в недобром настроении, а меня — осьминогом. Я знаю, пир ждет нас в конце. Вечный пир на роскошном дне. Совсем недавно я понял. Был в ресторане, заказал спрута, и меня вырвало, как будто я ем самого себя, ну то есть как будто мясо человеческое, то есть или я только по виду двуногий, а сам — осьминогий, ну, ты понимаешь...

Ю победила в борьбе за дверь и захлопнулась изнутри.

Кого еще она недавно видела в воде? Вчера проплывали «Руки». Или «Ворота». Две многометровые с растопыренными пальцами растут из моря, будто держат гигантский невидимый шар. Там и прошел корабль. Между. Полярный ритуал. Слышала ли Ю о них раньше? Кажется, нет. Тревожная мысль: кто-то лежит, невообразимый, каменный, самый главный утопленник, и только руки, разжавшие жизнь, видны. Эс сказал, водолазы не подтверждают: локти просто вбиты в дно, это две платформы. Вроде бы их сделали фашисты прошлого века. Хотели прятать в Антарктике фюрера, и это его «Ворота». Они означают какую-то руну. Там было много птиц. На сгибах бетонных пальцев, во вмятинах ногтей спали чайки и кто-то еще. Не обращали внимания на корабль, будто заранее знали о нем. Когда «Стелла» шла через «Руки», Ю заметила лишайники в ладонях, это делало конечности еще более живыми. Или более мертвыми, как трупное цветение, послесмертное?

Потом тюлень. Ей вспомнилось весело раззявленное усатое лицо мелькавшего в блестящих волнах бурого толстяка. Недолго гнался за кораблем, чирикал и свистел, пока жирная спина не скрылась. Мелкая прислуга приветствует новых подданных

Короля — так Ю это поняла. И тут же себя поправила: чтобы тюлень прислуживал Королю, ему для начала нужно захлебнуться плюс спастись. Да и то неизвестно, могут ли животные считаться подданными. Собственностью — да, но подданными — вряд ли.

Они не умеют умолять и клясться. Пару раз били пушки, тоже очень приветственно, оказалось, кололся ледник. И еще буревестник, большой и белый, как самолет. «Трупоед», — обозвал его Эс, знавший, кажется, все. А позавчера ржавые водоросли, словно ниже воды лежит кровь.

Ю спрятала зрение обратно в зеркальные стекла. «Смотришь, как под водой, на малой глубине», — смешил недавно СеЗ, но никто не захотел даже улыбнуться. «Ультрафиолет!» — остерегал всех Эс от видимых и невидимых лучей. Непрерывный день.

Не видно чужих, незнакомых звезд. Серебряный зверь, ревущий непонятно — вспомнила Ю ночной океан, когда еще «Стелла» шла там, где осталась ночь. В том, что все тут в этих предписанных Им очках-хамелеонах, есть киношная шпионская пошлость.

Как и в именах, которые роздал им Король для путешествия. Стороны света — восемь пассажиров. Четыре каюты, в одной из которых она одна.