Королева четырёх частей света
Шрифт:
Донья Петронилья ответила не сразу.
— Она отказывается от свободы, — попыталась она объяснить, — от красоты, от всего, что дорого её сердцу ради... — Петронилья задумалась, как бы выразить мысль поточнее, и произнесла слово, от которого аббатиса вздрогнула: — Ради любви.
— Любви? О любви какого рода ты говоришь? В делах доньи Исабель я совсем не вижу тех святых радостей, которые любовь Господа нашего Иисуса Христа даёт смиренным рабам его. Ты говоришь, она сражается. Чего она хочет?
— Быть такой, какой всегда должна была быть: женщиной, которая ждёт и молится.
— Ты не отвечаешь на мой вопрос. Чего она
Тут-то Петронилья выговорила то, что не смела сказать прямо до сих пор:
— Она молит о жизни своего супруга дона Эрнана де Кастро, которого сама принудила выйти в море без оружия, провианта и карт... За это она всё отдаёт Божьей Матери Раскаяния — за то, чтобы любимый человек вернулся в Лиму.
Донья Хустина немного подумала и неприветливо сказала в заключение:
— Принеси мне ларец, который стоит у тебя. Не отпирайся, дочери твои мне говорили: когда вы сюда поступали, донья Исабель дала тебе ларец на хранение. Ступай за ним!
Бедная Петронилья вышла из зала капитула в большом волнении. Она так старалась помогать настоятельнице, во всём угождать ей... Раздоры были ей ненавистны.
Но на сей раз она не послушалась и побежала не прямо в келью, чтобы принести то, что от неё требовали, а совсем в другую сторону.
Но сестры нигде не нашла. Ни перед статуей Божьей Матери, ни в церкви, ни в клуатрах.
Петронилья ходила на заседания Совета. Она слышала, какие слухи витали вокруг чрезмерных трудов Исабель. И чуяла: над головой женщины, которую, она любила больше всех на свете, наравне ещё с доньей Хустиной, героини её юности — собирается гроза.
Каждый день Петронилья видела, как сестра изводит себя, и сама изводилась.
А теперь... Теперь о прошлом Исабель будет расспрашивать аббатиса. А может быть — допрашивать инквизитор.
Петронилья вернулась к себе и застала всех трёх дочерей в такой же панике. Марикита поругалась с другими послушницами и пришла в слезах. Сёстры суетились вокруг неё — только мелькали, как в танце, коричневые сутаны и чёрные покрывала.
— Они говорят, что тётушка Исабель кончит на костре, — делилась младшая сестра. — Инквизитор, дескать, её отлучит от Церкви! Нам, дескать, надо от неё бегом бежать — она проклята!
— И правда, мне стыдно за все её поступки, — подала голос старшая.
— На твоём месте, — прервала её донья Петронилья и, дрожа от негодования, повторила: — На твоём месте я бы воздержалась от таких выражений!
— Вы, матушка, всегда за неё заступаетесь, а она вам, родной сестре, не соизволила ни слова сказать с тех самых пор, что сюда переехала! Она нас не любит! Она...
— Исабель — и нас не любит! Знала бы ты, знала бы только... Да никто не любит нас так, как она: и сестёр, и братьев — всю семью. Она с нами всё разделила...
— Разделила? Может, ты имеешь в виду её океанское плаванье? Безумие, которое нас всех разорило...
— Все последствия этого, как ты говоришь, безумия, Исабель до сих пор терпит одна.
— И слава тоже вся ей одной!
— Поверь на слово: никому я не пожелаю такого бремени. Своими поступками тогда, в том плавании, она всех нас, всех близких, всех, кого любит — и дядей ваших Луиса и Диего, всех! — спасла от наших неправд и малодушия.
— Какого малодушия? Каких неправд? Говорят, её командование было сплошным скандалом! Говорят,
— Не говори, чего не знаешь.
— Одно я точно знаю: если бы она нас любила, то не унижала бы так.
— Матушка, это правда. Она прислуживает белым сёстрам — это бесчестье для нас.
— Грязная вся, хуже судомойки!
— А ещё, — упрямо продолжила Марикита, — говорят, что она вообще конверса.
От такого оскорбления Петронилья вся побелела. Хуже ругательства не было. «Конверса» значило «новокрещёная еврейка».
— Если бы в твоей тётушке Исабель текла еврейская кровь — значит, она была бы и во мне, и в вас тоже. Тогда бы нас здесь не было!
Но на самом деле этот слушок леденил Петронилье сердце. Она знала, что имя её отца запятнано молвой. Ещё при его жизни шептались: он-де носит имя Нуньо Родригес Баррето и называет себя отпрыском португальских грандов, родичей Борджиа и Арагонской династии, потомком Нуньо Родригеса Баррето I и Нуньо Родригеса Баррето II, а на самом деле не имеет никакого права называться доном. Ему удалось раздобыть документы, подтверждающие limpieza de sangre, чистоту христианской крови, но происхождение его родителей оставалось тёмным. На смертном одре он назвал себя законным сыном некоего Мануэля Перейры, и все свидетели содрогнулись: слишком явно это имя указывало на португальского еврея. Своим поведением во время гражданской войны, внёсшей раскол среди испанцев Перу, правильным выбором, сделанным тогда (он встал на сторону короля против мятежных конкистадоров, желавших самостоятельно править колонией), верностью и подвигами на службе Его Величества Нуньо Родригес Баррето заслужил милость вице-короля. Тот его и наградил, дав сиятельную супругу такого высокого происхождения, такой чистоты крови, что это обеспечивало благородство всего их потомства.
И всё же недруги и кредиторы Нуньо позволяли себе тихонько поговаривать, будто бумаги, подтверждающие, что еврейской крови в нём нет, он подделал...
И вот теперь об этой возможности, которая для всех одиннадцати детей Баррето была смертельной опасностью, об этом подозрении, которое они между собой никогда не произносили вслух, прямо в лицо донье Петронилье объявила родная дочь. Ужас потряс её до глубины души.
Конверса! В те времена это слово значило нечто такое, что было гораздо хуже любых страхов аббатисы... Если инквизитору подскажут, что женщина, предающаяся чрезмерному покаянию, быть может еврейка, донья Исабель почти наверняка потеряет жизнь. Но не она одна — погибнет и донья Петронилья, навек потеряет покой донья Хустина... Страшный позор покроет весь монастырь...
Аббатиса права: Исабель обязательно нужно прийти в норму. Найти своё место. Войти опять в круг своих дочерей, племянниц, сестёр — супруг великих конкистадоров. Именно так: занять своё место в родословии победителей там, куда Всевышний её поставил. В числе наследников, по праву рождения в Лиме, тех свершений, которые испанцы в Перу почитали величайшими во все времена, Божьей наградой.
И впрямь, открытие Нового Света было такой наградой — даром Господа их католическим Величествам в знак Его радости об изгнании евреев из королевства. Доказательство? Да ведь золото и все богатства Четвёртого континента открылись Христофору Колумбу в тот год и чуть ли не в тот день, когда государи приняли решение об этом изгнании...