Королева и лекарь
Шрифт:
– Но справедливость есть! Ты был ко мне справедлив. Ты спас меня. А теперь спасешь их.
– Ну хватит!
– Ты Целитель, а не палач.
– Я и то и другое! – прорычал Кель. Гнев, который вызвала в нем Саша этими словами, мог сравниться лишь с ненавистью к тому, что с ней сделали.
– Так не бывает, – возразила она мягко. На щеке ее уже наливался синяк, из ссадины сочилась тонкая струйка крови.
Келя снова захлестнула ярость – такая огромная, что едва не проломила грудь и колоколом отозвалась в висках. Он прижал пальцы к ране, стирая алые капли, и через мгновение отвел руку от гладкой и совершенно невредимой кожи.
– Кель
Ропот мгновенно стих, все как один затаили дыхание. Никто не проронил ни слова, но накрывшая улицу тишина ясно выдавала изумление и готовность толпы поверить Саше. Люди Келя даже не шелохнулись, по-прежнему держа мечи наголо и ожидая его приказа. Сельчане тоже замерли, оглушенные подаренной им надеждой. Саша продолжала цепляться за штанину Келя. Глаза ее были полны мольбы – и призывали покориться ее воле. Кель обвел взглядом настороженные лица жителей Солема, их затаенную надежду, открытое презрение их вождей… И покорился.
– Если они хотят исцелиться, пусть приходят. Но только невинные. Я не стану лечить их. – И он указал острием клинка на старейшин, вынося приговор. – Я не лечу человеческие сердца.
Едва произнеся эти слова, он почувствовал, как на него тяжелым грузом легло чувство вины.
Саша кивнула и, отпустив его ногу, принялась пробираться через толпу, которая всего несколько минут назад пыталась забросать ее камнями. Люди покорно расступались перед ней.
Кель не знал, куда она идет и что задумала, но молча пустил коня следом. Солдаты устремились за командиром, и так они и двинулись по улице – отряд королевской гвардии, ведомый девчонкой-рабыней. Проход в толпе ширился, камни были позабыты, а все взгляды прикованы к ним.
Кель задумался, придет ли хоть кто-нибудь, решится ли кто-то доверить ему свою жизнь. Было время, когда он ни за что не пошел бы к Целителю. По крайней мере, не ради себя. Но, возможно, ради Тираса. Для брата он сделал бы что угодно. Даже выставил бы себя на посмешище и отдался на растерзание неверующим. Ухватился бы за любую возможность и не побоялся разочарований, которые неизбежно приносит ложная надежда. Он проделывал это снова и снова. Но вера (или неверие) этих людей не была проблемой Келя. Если они хотят исцелиться, пусть приходят. Он не собирался облегчать им выбор.
Саша привела солдат в опустевший дом своей покойной госпожи – маленькое строение из глины и камня с тяжелыми коврами, прикрывающими вход и окна. Похоже, она не имела никаких сомнений в успехе этой затеи, а потому распахнула завесу на входом. Кель спешился, передал Джерику поводья и приказал выставить половину солдат кольцом вокруг дома, а самому с оставшимися людьми вернуться к роднику, где они ночевали накануне.
– Я не смогу вылечить вас и ваших лошадей, если вы напьетесь здешней воды. Может, единожды и удастся, но я не могу прочищать вам кишки всякий раз, когда вы сделаете глоток. Будем сменяться. Пускайте в ход мечи, если потребуется навести порядок. Всем смотреть в оба. Уедем так скоро, как получится.
Саша оказалась права. Люди пришли, причем первым появился старик, которого мучила хромота, а вовсе не речная хворь. Перед входом он поколебался, ожидая, что кто-нибудь его опередит.
Толпа росла с каждой минутой. Люди не сводили глаз с дома Сашиной госпожи, шепчась между собой о служанке, которая «восстала из мертвых». Все они знали, что Сашу сбросили со скалы, и Кель почувствовал, как в груди опять закипает гнев. Это знание делало их соучастниками преступления, и хотя в ту ночь все они были там, теперь они пришли к нему за спасением.
Кель наблюдал за ними в узкую щель между стеной и ковром-занавесью. Саша прибралась в домике и сменила сорочку на платье столь же безыскусное, но гораздо менее запачканное. Затем она переплела косу и умылась – по-видимому, водой из родника в каньоне. Из шкафа в маленькой кухне появился стакан теплого вина, вяленое мясо и затвердевший хлеб. Кель уступил Сашиным просьбам сесть за стол, но решительно отказывался от еды, пока она не согласилась разделить с ним трапезу.
– Они напуганы, – тихо сказала Саша, изящно принимая пищу.
– Храбрость – невысокая цена. Если они хотят исцелиться, то заплатят ее, – проворчал Кель, хотя у него самого болезненно сжимался желудок. Он был напуган не меньше. По правде говоря, он надеялся, что никто не придет.
– Мир сему дому, – робко произнес чей-то голос от двери, и Саша так быстро вскочила, что опрокинула стул. Даже не подумав его поднимать, она бросилась к затененному входу и раскрыла объятия стоявшей там женщине.
Голова ее была покрыта, а поза выдавала страх. Судя по темным кругам под глазами и худобе, которую не прятало даже мешковатое платье, болезнь ее не пощадила.
– Кимала, – поприветствовала ее Саша, словно женщина была ее близкой подругой, – входи.
Кимала переступила порог, и снаружи тут же послышались голоса, обвиняющие ее в глупости.
– Капитан тебе поможет, – заверила ее Саша.
О боги. Кель серьезно в этом сомневался. Сейчас ему хотелось только броситься наутек, но он понимал, что не может и не должен этого делать. Подойдя к Кимале, Кель понял, что она боится не меньше. Вот только, в отличие от него, она не могла убежать. Она даже ноги переставляла с трудом.
– Ляг.
Кель указал на низкую кровать, которую Саша застелила свежим бельем. Наконец с помощью Саши Кимала легла навзничь, глядя на Келя со смесью страха и восхищения. Он преклонил колени и положил руки ей на грудь – грубые ладони солдата. Сердце под ними слабо вибрировало, а прерывистые выдохи трепетали на губах, точно крохотные крылья. Надежда, посетившая это жилище, обрела собственное сердцебиение, и сейчас оно звучало в такт с сердцем Кималы.
И все же он не мог уловить ее мелодию. Ни одной самой слабой ноты. Все, что он слышал, – эхо ее ожиданий, и сознание этого повергло его в отчаяние. Кель отдернул руки. Он не владел своим даром. Сердце заколотилось чаще, и его снова охватила злость – на себя, на Сашу, на отца, на Создателя, на весь этот мир, в котором ему выпало родиться. Он был воином. Его не учили ни любить, ни заботиться. Доставшийся ему дар так расходился с его сутью, что ему хотелось взвыть от отчаяния – а лучше погрузить меч в чьи-нибудь кишки.