Королева и лекарь
Шрифт:
У Келя задрожали пальцы, и он заставил себя выпрямить сведенные судорогой ноги. После исцеления обычно он чувствовал себя обескровленным, испитым до дна, и он не хотел, чтобы кто-то из его людей – или эта женщина, глядевшая на него пустыми глазами, – узнали, какой ценой дается ему чудо. Им не полагалось знать. Подобные секреты примечаются, записываются и потом становятся звонкой монетой в мире враждующих родов и подковерных интриг. Его не любили, как его брата, он не вдохновлял людей на такую же преданность. Но его боялись, как покойного отца, и это его более чем устраивало. Женщина тоже поднялась, даже не посмотрев на кровь, по-прежнему обагрявшую то место, где она лежала. Она
– Как тебя зовут? – спросил Кель.
Она поколебалась, и он заранее приготовился услышать ложь. Лгущие женщины были для него не в новинку, и он не видел причин доверять именно этой.
– Меня называют Саша, – ответила она неохотно, и брови Келя взметнулись в удивлении.
В его краях это с трудом могло сойти за имя. Скорее уж за приказ корове или лошади пошевеливаться – вместе с ударом хворостиной или шлепком по заду. Он сам по нескольку раз в день шипел своему Луниану нечто подобное и теперь задумался, кто мог одарить бедную женщину такой кличкой.
– И где твой дом, Саша? – продолжил Кель, невольно поморщившись на последнем слове.
Она обернулась к скалам, которые маячили над ними в лунном свете – отвесные стены и хищно оскаленные зубцы.
– Я живу в Солеме, но он никогда не был мне домом.
В этом простом признании прозвучала искренняя скорбь, но Кель запретил себе сочувствовать незнакомке. Он не хотел вникать в ее беды. Он уже сделал для этой женщины все, что мог, а душевную боль его руки не исцеляли. Больше она ничего не сказала – просто продолжила вглядываться в скалы, словно ее жизнь действительно закончилась на этом самом месте и теперь она не знала, что будет дальше.
Наконец женщина сделала несколько шагов к обрыву, и Кель отступил в сторону, не спуская с нее глаз. В полудюжине метров у них над головами, зацепившись за торчавший из трещины куст, трепетала на ветру белая тряпка. Женщина – Саша – подошла к отвесной скале и решительно полезла наверх. Она успела вскарабкаться на добрый метр, прежде чем Кель очнулся и сообразил, что она намерена проползти по скале весь путь до куста.
– А ну слезай. Я не стану лечить тебя дважды.
Женщина на мгновение склонила голову, будто признавая его правоту, но не остановилась – только спешно преодолела оставшиеся метры и принялась выпутывать из ветвей светлую ткань, при этом цепляясь за стену лишь одной рукой и носками сапожек.
– Это мое, – объяснила она, слегка запыхавшись, когда предстала перед Келем вновь.
Затем аккуратно обернула тряпку вокруг пропитанных кровью волос и завязала концы на поясе. Женщина выглядела совершенно спокойной и собранной, и ее безмятежность заставила Келя насторожиться. Да, он исцелил ее тело, но физическое лечение не должно было затронуть память или изменить прошлый опыт. Она упала с обрыва, металась между жизнью и смертью, однако даже не подумала заплакать или задрожать. Ни вопросов, ни попыток понять или объяснить, что с ней произошло.
– Здесь есть поток в расщелине между скалами, – вдруг сказала женщина. – Я отведу к нему тебя и твоих людей.
– Откуда ты знаешь, что я не один? – удивился Кель.
– Я видела тебя, – повторила она слова, которые произнесла, едва открыв глаза, и Кель снова ощутил холодок в животе. Когда они ее нашли, она была без сознания.
Он пронзительно свистнул, давая сигнал отряду, и замер в ожидании, по-прежнему не отводя взгляд от этой странной женщины. Из темноты один за другим показались Джерик и остальные солдаты. При виде Саши они спотыкались и разражались бранью, один даже выронил копье.
– Эта женщина знает, где вода, – объявил Кель. – Заночуем здесь. Соберите всех и приведите моего коня.
– А Солем? – спросил Джерик. Он пришел в себя быстрее других, словно никогда и не сомневался в способностях капитана.
Услышав название деревни, женщина дернулась, будто ее хлестнули кнутом.
– Завтра, – ответил Кель, встретившись с ней глазами. – Мы поедем туда завтра, при свете дня.
Ночью Саша устроилась неподалеку от Келя, завернувшись в его плащ и подложив под голову отвоеванную у куста тряпку. Теперь Кель видел, что на самом деле та бледно-голубая, местами совершенно выбеленная солнцем. Когда он засыпал, Саша все еще сидела у огня, а ее простое синее платье сушилось рядом на земле. Затем она, видимо, отыскала его в темноте и легла сбоку – ближе к ногам, чем к лицу, но так, что он непременно споткнулся бы, случись ему подняться до рассвета. Кель не знал, как относиться к такой близости, и в итоге решил придерживаться очевидного: если он ее исцелил, она представляет для него ценность. А если она представляет для него ценность, рядом с ним ей будет безопаснее, чем где-либо еще.
В редеющих сумерках у Саши обнаружились медные веснушки – крохотные отражения пламенных волос. Там, где платье пропитала кровь, еще виднелись темные пятна, но сама она была сравнительно чистой. Избавленные от засохшей корки волосы так и сияли в солнечных лучах, которые наползали на равнину с востока и затем сталкивались с каменными стенами. Саша оказалась права насчет воды: бьющий из расщелины поток собирался в небольшое озерцо между двумя иззубренными скалами. Узкий каньон располагался всего в нескольких минутах ходьбы от того места, где они ее нашли. Саша дождалась, пока мужчины наполнят животы и фляги, опустилась на колени на берегу и как следует отмыла спутанные волосы и запачканную копотью кожу. Отстирать кровь с платья было труднее, так что Кель одолжил ей свой плащ и кусок мыла и вернулся к отряду, оставив для Саши местечко рядом с солдатами.
В глубине души он надеялся, что после этого она исчезнет, вернется в ту жизнь, которой едва не лишилась. Но чуда не произошло. Когда она пришла с озерца – закутанная в его плащ, с мокрым платьем и волосами, с которых капало, – Кель предложил ей еду и место в кругу. Айзек – солдат, обладающий даром извлекать огонь, – развел пламя, и некоторое время Саша молча жалась к костру, положив голову на колени. Остальные воины держались поодаль – недавнее воскрешение из мертвых явно вызывало у них смешанные чувства, – но косились на женщину так же часто, как и на командира.
В этих взглядах читались трепет, благоговение и немалый страх. Они знали, что он сделал, но до сих пор не могли в это поверить. Конечно, им случалось видеть, как он закрывал зияющие раны или сращивал кости, но также они видели и солдат, умерших у него на руках – ушедших прежде, чем он успел помочь, так что ему оставалось лишь отослать их останки семьям или захоронить на поле брани. Все эти люди участвовали в битве за Джеру, но очень немногие стали свидетелями его исключительной роли в ней. Все, что они знали, – еще недавно эта женщина лежала окровавленная и бездыханная, а теперь сидела рядом с ними, живая и совершенно невредимая.