Королева Марго
Шрифт:
— Вот они.
Рене вынул из кармана бумагу и подал Екатерине; она торопливо развернула.
— Две буквы — «М» и «О», — сказала она. — Неужели это действительно Ла Моль, а вся комедия, разыгранная Маргаритой, — только для отвода глаз?
— Мадам, — сказал Рене, — если я смею высказать свое мнение в таком вопросе, в котором даже ваше величество затрудняется иметь свое, я бы сказал, что граф де Ла Моль слишком влюблен, чтобы серьезно заниматься политикой.
— Вы думаете?
— Да, и в особенности — чтобы преданно служить королю Наваррскому: Ла Моль слишком влюблен в королеву, а настоящая любовь ревнива.
— А вы думаете, что он влюбился в нее по уши?
— Уверен.
— Он прибегал к вашей помощи?
— Да.
— Он просил у вас какого-нибудь любовного напитка?
— Нет, мы занимались восковой фигуркой.
— Пронзенной в сердце?
— Да.
— И эта фигурка сохранилась?
— Да.
— У вас?
— У меня.
— Было бы любопытно, если бы все эти кабалистические заклинания имели то действие, какое им приписывают!
— Ваше величество может лучше меня судить по результату.
— Разве королева Наваррская любит Ла Моля?
— До такой степени, что не щадит себя. Вчера она спасла его от смерти, не боясь потерять и свою честь, и жизнь. Вот видите, ваше величество, а вы все сомневаетесь.
— В чем?
— В науке.
— Потому что ваша наука обманула меня, — сказала Екатерина, пристально глядя на Рене.
Но флорентиец выдержал ее взгляд с поразительным спокойствием.
— В чем же? — спросил он.
— О, вы отлично знаете, о чем я говорю! Впрочем, тут дело, может быть, и не в науке, а в самом ученом.
— Мадам, я не понимаю, о чем вы говорите, — ответил флорентиец.
— А не выдыхаются ли ваши духи, Рене?
— Нет, ваше величество, когда их получают из моих рук; но если они проходят через другие руки, то возможно…
Екатерина усмехнулась и покачала головой:
— Ваш опиат, Рене, подействовал чудесно: губы баронессы де Сов еще никогда не были такими яркими и цветущими!
— Мой опиат здесь ни при чем; баронесса, пользуясь правом всех хорошеньких женщин иметь капризы, больше не заговаривала со мной об опиате, а я после наставления вашего величества счел неудобным посылать его от себя лично. Все коробочки стоят у меня дома — те самые, что были и при вас; кроме одной, которая исчезла, но я не знаю, ни кто ее взял, ни с какой целью.
— Хорошо, Рене, когда-нибудь мы еще вернемся к этому, — ответила Екатерина, — а пока поговорим о другом.
— Слушаю, ваше величество.
— Что нужно знать, чтобы определить продолжительность жизни человека?
— Прежде всего — день его рождения, его теперешний возраст и под каким знаком зодиака он родился.
— Что еще?
— Нужны его волосы и кровь.
— Значит, если я вам принесу его волосы и кровь, скажу, под каким знаком он родился, укажу его возраст и день рождения, вы узнаете, когда он умрет?
— Да, с точностью до нескольких дней.
— Хорошо! Волосы у меня есть, кровь я достану.
— Этот человек родился днем или ночью?
— Вечером, в пять часов двадцать три минуты.
— Будьте у меня завтра в пять часов: время опыта должно точно совпасть со временем рождения.
— Хорошо, — ответила Екатерина, — мы будем в это время.
Рене откланялся и вышел, как будто не обратив внимания на слова «мы будем», которые указывали, что Екатерина, против своего обыкновения, собиралась явиться не одна.
На рассвете следующего дня Екатерина прошла к Карлу.
В полночь она справлялась о состоянии здоровья короля, и ей ответили, что при нем находится мэтр Амбруаз Парэ и собирается пустить кровь, если нервное возбуждение не прекратится.
Карл, еще бледный от потери крови и вздрагивая во сне, спал на плече верной кормилицы, которая уже три часа сидела, прислонясь к его кровати, и боялась шевельнуться, чтобы не потревожить своего питомца.
Время от времени на губах больного выступала пена, и кормилица вытирала ее вышитым платочком из тонкого батиста. У изголовья лежал другой носовой платок, весь в пятнах крови.
Екатерине пришла было в голову мысль завладеть этим платком, но она подумала, что кровь, растворенная слюной, возможно, будет действовать слабее; тогда она спросила у кормилицы, не пускал ли доктор королю кровь, как он предполагал сделать. Кормилица ответила, что кровь уже пускали, что крови вышло очень много и поэтому Карл два раза терял сознание.
Королева-мать, имевшая, как все принцессы того времени, некоторые познания в медицине, попросила показать ей кровь; сделать это было очень просто, так как Амбруаз Парэ велел сохранить кровь для наблюдений.
Кювета с кровью стояла в соседней комнате. Екатерина прошла туда и отлила красной жидкости в маленький флакончик, принесенный для этой цели. Затем вернулась, пряча в карманах испачканные кровью пальцы, которые могли бы уличить ее в поступке, оскорблявшем святость материнских чувств.
В то же мгновение, когда королева-мать появилась на пороге, Карл открыл глаза и был неприятно поражен, увидев ее. Припоминая, как это бывает после сна, все свои мысли, проникнутые чувством злой обиды, он сказал:
— А, это вы, мадам? Можете объявить вашему любимому сыну, вашему Генриху Анжуйскому, что прием будет завтра.
— Милый Карл, прием будет тогда, когда вы пожелаете, — ответила Екатерина. — Успокойтесь и спите.
Карл, как бы послушавшись ее совета, действительно закрыл глаза; а Екатерина, дав этот совет, как обычно дают подобные советы — только для утешения больного или ребенка, вышла из комнаты. Но едва Карл услыхал, что дверь за ней закрылась, он сел на постели и голосом, еще глухим от мучительного приступа болезни, вдруг крикнул: