Королева Марго
Шрифт:
— Да, адмирал! Это он! — сказал герцог, подойдя к телу и с затаенной радостью разглядывая своего врага.
— Адмирал! Адмирал! — вполголоса повторяли свидетели этой жуткой сцены, сбившись в кучу и робко приближаясь к великому поверженному старцу.
— Ага! Гаспар! Вот ты наконец! — торжественно произнес герцог Гиз. — Ты велел убить моего отца, теперь я мщу тебе!
И он дерзко поставил ногу на грудь протестантского героя.
В тот же миг глаза умирающего с трудом открылись, простреленная, залитая кровью рука его сжалась в последний раз, и, оставаясь все так же недвижимым, адмирал ответил замогильным голосом:
— Генрих Гиз, настанет час, когда и ты почувствуешь на своей груди ногу твоего убийцы. Я не убивал твоего отца. Будь проклят!
Герцог вздрогнул, побледнел, и ледяной холодок пробежал по его телу; он провел рукой по лбу, как бы отгоняя от себя мрачное видение, затем опустил руку и решился еще раз взглянуть на адмирала, но глаза убитого уже закрылись, рука лежала неподвижно, а вместо ужасных слов изо рта хлынула черная кровь, заливая седую бороду.
Герцог с отчаянной решимостью взмахнул шпагой.
— Итак, монсир, фы дофолен? — спросил его Бем.
— Да, да, мой храбрый Бем! — ответил Гиз. — Ты отомстил…
— Са керцок Франсуа, та?
— За веру, — упавшим голосом ответил Гиз. — А теперь, — продолжал он, обращаясь к швейцарцам, солдатам и горожанам, заполнившим улицу и двор, — за дело, друзья мои, за дело!
— Здравствуйте, господин Бем, — сказал Коконнас, с чувством восхищения подходя к немцу, все еще стоявшему на балконе и спокойно вытиравшему свою шпагу.
— Так это вы спровадили его на тот свет? — восторженно крикнулему Ла Юрьер. Как это удалось вам, достопочтенный господин Бем?
— О-о! Ошень просто, ошень просто! Он слыхал шум, отфорял сфой тферь, я протыкал его мой рапир. Но это еще не фсе, я тумай, Телиньи еще стоит са сепя, я слышу, как он кричит.
Действительно, в эту минуту из дома донесся отчаянный вопль. Показались фигуры двух бежавших мужчин, которых преследовала целая вереница убийц. Одного мужчину убили выстрелом из аркебузы, другой добежал до открытого окна и, не обращая внимания ни на высоту, ни на врагов, ждавших его внизу, бесстрашно прыгнул во двор.
— Бей! Бей! — закричали преследователи, видя, что жертва может ускользнуть.
Прыгнувший человек поднялся на ноги, подобрал шпагу, выпавшую у него из рук при падении, бросился стремглав сквозь толпу, сбил трех или четырех с ног, проткнул кого-то шпагой и среди треска пистолетных выстрелов и ругани промахнувшихся по нему солдат мелькнул, как молния, мимо Коконнаса, с кинжалом в руке поджидавшего у ворот.
— Есть! — крикнул пьемонтец, проколов бегущему предплечье тонким, острым клинком кинжала.
В узком пролете ворот невозможно было колоть шпагой, и бежавший человек только хлестнул клинком по лицу врага, крикнув ему:
— Подлец!
— Тысяча чертей! Господин Ла Моль! — воскликнул Коконнас.
— Господин Ла Моль! — повторили Морвель и Ла Юрьер.
— Это он предупредил адмирала! — закричали несколько солдат.
— Бей! Бей! — вопили со всех сторон.
Коконнас, Ла Юрьер и человек десять солдат бросились за Ла Молем, а он, залитый кровью, охваченный тем возбуждением, которое доводит до предела жизненные силы человека, мчался по улицам, движимый одним инстинктом. Топот ног и крики гнавшихся за ним врагов подстегивали и как бы окрыляли беглеца. Временами ему хотелось бежать помедленнее, но просвистевшая рядом пуля вновь заставляла его ускорить бег. Он уже не просто вдыхал воздух — из его груди вырывались глухое клокотанье и хриплый свист. Капли крови, сочившейся из раны на голове, смешивались с потом и заливали его красивое лицо. Узкий колет все больше стеснял биение сердца — Ла Моль сорвал с себя колет и бросил. Вскоре и шпага оказалась слишком тяжелой для его руки — он отшвырнул и шпагу. Порой казалось, что топот врагов его как будто отдалялся и что ему удастся уйти от этих палачей; но крики их долетали до других убийц, находившихся поблизости, и, бросив свою кровавую работу, они бежали вслед за ним. Наконец слева от себя Ла Моль увидел спокойно текущую реку и вдруг почувствовал, что если он бросится в нее, как загнанный олень, то испытает неизъяснимое блаженство, и только крайним напряжением ума и воли он удержал себя от этого. А справа возвышался Лувр, мрачный, неколебимый, полный глухих, зловещих звуков. Через подъемный мост взад и вперед сновали люди в шлемах, латах, сверкавших холодным отблеском луны. Ла Моль подумал о короле Наваррском, так же как он подумал и о Колиньи — двух своих верных покровителях. Он собрал остатки сил, взглянул на небо, давая про себя обет стать католиком, если спасется, уловкой выиграл шагов тридцать у гнавшей его стаи, свернул к Лувру, бросился на подъемный мост, смешался с кучей солдат, получил новый удар кинжалом, скользнувшим, к счастью, лишь по ребрам, и, несмотря на крики «Бей! Бей!», раздававшиеся со всех сторон, несмотря на готовых к бою часовых, стрелой промчался во двор Лувра, прыгнул в подъезд, взбежал по лестнице на третий этаж и, прислонившись к знакомой ему двери, начал стучать в нее руками и ногами.
— Кто там? — тихо спросил женский голос.
Ла Моль вспомнил пароль и крикнул:
— Наварра! Наварра!
Дверь тотчас отворилась. Ла Моль, не поблагодарив и даже не заметив Жийону, ворвался в вестибюль, пробежал коридор, две или три комнаты и попал в спальню, освещенную лампой, свисавшей с потолка.
В кровати из резного дуба за бархатным, расшитым золотыми лилиями пологом лежала полуобнаженная женщина и, опершись на локоть, смотрела на него расширившимися от ужаса глазами.
Ла Моль подбежал к лежавшей даме:
— Ваше величество! Там бьют, там режут моих собратьев! Они хотят зарезать и меня… Ах! Вы королева… спасите же меня!
Он бросился к ее ногам, оставив на ковре широкий кровавый след.
Видя перед собою человека на коленях, растерзанного, бледного, королева Наваррская приподнялась и, в страхе закрыв лицо руками, начала звать на помощь.
— Ваше величество, во имя Бога! — говорил Ла Моль, пытаясь встать. — Если вас услышат, я пропал! Убийцы гнались за мной уже по лестнице. Я их слышу… вот они! Вот!
— На помощь! — кричала королева Наваррская вне себя. — На помощь!
— Ах! Вы убиваете меня! — с отчаянием сказал Ла Моль. — Умереть от звука такого чарующего голоса, умереть от такой прекрасной руки! О! Не думал я, что это может быть.
В ту же минуту дверь отворилась, и толпа людей, запыхавшихся, разъяренных, с лицами, испачканными порохом и кровью, со шпагами, аркебузами и алебардами, ворвалась в комнату. Во главе их — Коконнас, с рыжими всклоченными волосами, с неестественно расширенными глазами и кровавым рубцом во всю щеку, нанесенным шпагою Ла Моля, — в таком виде пьемонтец был просто страшен.
— Дьявольщина! Вот он, вот он! A-а, наконец-то попался! — кричал Коконнас.
Ла Моль попытался найти какое-нибудь оружие, но безуспешно. Он посмотрел на королеву и на лице ее заметил выражение глубокой жалости. Тогда он понял, что только она может его спасти, метнулся к королеве и обнял ее.
Коконнас выступил на три шага вперед и концом длинной шпаги нанес вторую рану в правое плечо своему врагу; несколько капель красной теплой крови оросили белые душистые простыни на постели королевы Наваррской.