Королева в раковине

Кохави-Рейни Ципора

Христианские интеллектуалы нуждались в их естественных талантах, вообще не обращая внимания на то, что еврейская религиозная общественность уклонялась от ассимилянтов. С наступлением эпохи равенства прав абсолютно всех граждан евреи начали отдаляться от древних этических принципов иудаизма и добровольно подпадали под скверну западной прогрессивной культуры. Еврейские интеллектуалы полагали, что теперь навсегда евреи избавятся от последних следов иудаизма, соблюдаемого богобоязненными евреями, напоминающими своими обычаями, одеждами времена темного отвратительного средневековья. Дело дошло до того, что в восемнадцатом и девятнадцатом столетиях лидеры еврейской общины,

интеллектуалы — христиане и евреи — обратились с призывом к евреям — совершить массовое крещение, чтобы раз и навсегда решить еврейскую проблему. По вопросу крещения, Бертель не раз слышала от отца: «Чего вдруг я должен креститься?! Я родился евреем. Меня, как либерала, никто не заставит поменять веру! И тот, кто тоже считает себя либералом, должен уважать мою волю!»

Отец однозначно выступает против выкрестов — в отличие от большинства еврейских интеллектуалов, которые отказались от своей еврейской идентичности ради карьеры в христианском обществе и желания легкой жизни в качестве граждан христианского вероисповедания. Он отвергает мнения главы еврейской общины Фердлиндера и некоторых других известных лиц, обратившихся с призывом к евреям принять христианство. С неприязнью Артур говорит о женщинах, также снискавших себе славу, таких как Генриетта Герец, Рахиль Вархеген, Фани Левальд или Доротея фон-Шлегель, которые вышли замуж за христиан и призывали к массовому крещению, считая иудаизм катастрофой, от которой следует откреститься. Артур, как и его друзья, либералы, стоит за право евреев на самостоятельное существование.

Естественно, разговоры о взаимоотношениях иудаизма и христианства вертятся вокруг учения духовного лидера еврейства Германии Моисея Мендельсона. Артур и его друзья поддерживают мировоззрение этого, как они считают, великого реформатора, считающего, что невозможно создать еврейское государство в Палестине после сотен лет рассеяния. Они разделяют мнение лидеров еврейского Просвещения, которые тоже не видят будущего у еврейской нации на исторической родине.

Дед выступает против слепого преклонения перед духовным лидером:

— Моисей Мендельсон был подхалимом и фальсификатором. В обществе евреев он выступал как глубоко религиозный верующий — накладывал тфилин, молился дома и в синагоге. Но когда оказывался в среде христианских интеллектуалов, таких, как Лессинг, вел себя, как верующий христианин.

Дед сводит счеты с Мендельсоном. Как еврей, соблюдающий традиции, тот жил, соответственно им. В противовес ему, его сын Авраам, банкир, восстал против традиций праотцов и принял крещение.

— Нечего удивляться, что эта уважаемая семья отреклась от своего еврейства, — решительно выступал дед на собрании членов товарищества любителей творчества Гёте. — Мендельсон не умел воспитывать своих детей, оставил им выбор — свободно решать, кем быть, — евреем или христианином, тем самым распахнув перед ними врата христианства. Человек, чей путь в жизни не ясен, не может служить примером и образцом евреям.

Проблема выкрестов весьма чувствительно воспринимается дедом, дед которого, Натан, не крестился, как и его братья. Мать их, жившая в Португалии, была ревностной еврейкой. Дед говорил:

— Ущербен человек, который хочет изменить свою идентичность.

Артур согласен с дедом:

— Философия основана на чистоте. В характере Мендельсона было что-то нечистое. Он копировал христианскую немецкую философию, преклоняясь перед немецкой культурой. Он не отверг решительным образом крещение своих потомков. По сути, он не понял, что своим огромным влиянием на еврейство Германии ввел его в глубокий раскол.

Артур

удивляется тому, что еврейский реформатор не видел это противоречие между своим мировоззрением и своей связью с немецкими философами, которые хотели освободить евреев от иудаизма. Артур противопоставляет ему французских философов, таких как Вольтер и энциклопедисты, и даже Лессинга, немецкого философа-христианина, который поддерживал евреев. Он резко выступал против антисемитизма и воевал против мракобесных идей, размножающихся в его время. Своей дружбой с Мендельсоном он подчеркивал сосуществование и взаимоуважение религий.

Спрятавшись за портьерой в кабинете отца, Бертель прислушивалась к речам еврейских и христианских интеллектуалов о взаимоотношениях между ними. Мурашки побежали по ее телу, когда она услышала из уст одного выступающего о колебаниях, охвативших философа Франца Розенцвейга:

— Я другой еврей, — говорил он. — Нет ничего общего между богобоязненным польским евреем и мной.

После ожесточенного спора между ним и выкрестом Ойгеном Розенштоком Розенцвейг решил искать свой жизненный путь в христианстве, как многие еврейские интеллектуалы, приявшие крещение. Но в день Отпущения грехов — Йом Кипур — день молитв и поста в берлинской ортодоксальной синагоге он отказался от погружения в купель, заявив, что он остается евреем, и стал преподавать иудаизм. Он перевел на немецкий язык еврейское Священное Писание с целью приблизить евреев к Танаху — книгам Торы, Пророков и Писаний, особенно уделяя внимание праздникам Израиля.

На собрании общества любителей творчества Гёте оратор вдохновенно говорит об истинной «звезде свободы» — Франце Розенцвайге, о том, что этот незаурядный философ видит в иудаизме и христианстве две важные религии. Но отмечает и различие между ними. Иудаизм вечен, действует вне времени, в то время как миссионерское христианство несет истину иудаизма во все уголки мира, борясь между временным и вечным. Еврейский народ скитается из одного рассеяния в другое, но пламя иудаизма неугасимо. Кто-то из слушателей заметил, что в иудаизме возникло новое явление. С одной стороны, ширится ассимиляция. С другой, в еврейском обществе появляются великие мыслители, ученые, возвещающие новый тип еврея, чьи корни глубоко погружены в иудаизм.

Речь, к примеру, идет о философе Мартине Бубере, проповедующем «духовную работу в настоящем времени», следующем за Ахад Га-Амом. Бубер призывает к новому духовному творчеству. Речь идет о создании новой литературы и нового искусства, которые должны черпать вдохновение из душевных глубин еврейского народа.

Участники собрания вышли на короткий перерыв в огромный зал, примыкающий к библиотеке. Начался непринужденный обмен мнениями, табачный дым потянулся к потолку, запах кофе и шоколадных пирожных приятно щекотал ноздри. На столах громоздились горы деликатесов, аккуратно разложенных на серебряных подносах, поблескивали хрустальные бокалы с напитками, дымились фарфоровые чашки с горячим кофе. — Почему в еврейском доме крутится столько гоев? — хмурясь, спросил дядя Мартин Маркс.

Отец ответил ему:

— Только в обществе христиан я чувствую себя евреем.

Бертель, как обычно, укрылась за портьерами, разглядывая сквозь складки ткани гостей и старших братьев. И тут Бумба, который во время лекций украшал винтовую лестницу старыми поясами, лентами и ожерельями, возник перед уважаемыми гостями с серьезным выражением лица. Громким голосом он процитировал сентенцию Гегеля и сентенцию Ницше, которые услышал от Фердинанда. Гости приняли его за вундеркинда. Перерыв кончился.