Королева Виктория
Шрифт:
Через несколько месяцев, однако, положение сэра Джона Конроя в Англии стало заметно ухудшаться. Так, например, весьма влиятельная консервативная газета «Таймс» обвинила его в грубых нарушениях, которые он допустил в отношении финансовых дел герцогини Кентской, поручившей ему купить недвижимость в Уэльсе. Затем последовали упреки родственников герцогини со стороны Кобургов в том, что Конрой насильственно захватил гостиную, специально предназначенную для них, если они посетят Англию. Вскоре После этого в королевский дворец пришло письмо от Джеймса Аберкромби, занимавшего в то время высокий пост спикера палаты общин, в котором сообщалось, что присутствие сэра Джона Конроя при дворе герцогини Кентской было одной из главных, если не самой главной причиной ухудшения отношений между королевой и ее матерью. И если он наконец-то покинет
В конце концов к разрешению этого конфликта был привлечен герцог Веллингтон, который давно уже славился своим умением разрешать самые деликатные вопросы. Кроме того, он был близко знаком с леди Флорой Гастингс и принимал в ее деле самое живое участие. Во всяком случае, герцогиня Кентская и маркиза Гастингс часто прибегали к услугам герцога и прислушивались к его мудрым советам.
После продолжительного и весьма болезненного разговора с герцогом Веллингтоном Джон Конрой в конце концов согласился покинуть страну, что доставило герцогу немалое удовлетворение. Позже он рассказывал Чарльзу Гревиллу, что приложил невероятные усилия, чтобы подтолкнуть Конроя к такому шагу. Он применил все средства современного убеждения: лесть, похвалы, уступки, унижение, а самое главное, как он выразился, — «очень много масла». Кроме того, он всячески убеждал Конроя в том, что его поступок войдет в историю и станет примером «честной и ответственной политики».
К сожалению, поездка сэра Джона Конроя в Италию никоим образом не улучшила отношений между королевой и ее матерью, которая заверила Конроя перед отъездом, что по-прежнему ценит его заслуги. В Букингемском дворце она вела себя так же отстранение и отчужденно, как и в Кенсингтоне. Более того, она не могла навещать свою дочь без специального разрешения и часто получала отказ на том основании, что ее величество слишком занята важными государственными делами, чтобы принимать в данный момент. А когда однажды герцогиня вошла без разрешения в комнату королевы, которая в это время беседовала с премьер-министром Мельбурном, Виктория приказала ей немедленно выйти вон. Герцогине ничего не оставалось сделать, как попросить прощения и спешно ретироваться.
Отношения между королевой и матерью в значительной мере осложнялись из-за постоянных жалоб герцогини на неудобства своего быта. Так, например, она считала, что выделенные ей и ее придворным апартаменты были слишком маленькими и неудобными, в особенности по сравнению с теми, которыми пользовалась королева. Особое раздражение герцогини вызывали слишком тесные, как ей казалось, взаимоотношения между Викторией и баронессой Лецен, ее «ангелом, дорогой Лецен... бесценным сокровищем из, всех, которыми она обладала сейчас и которыми будет обладать в будущем».
Однако самым значительным сокровищем юной королевы по-прежнему оставался несравненный лорд Мельбурн, без которого она и шагу ступить не могла. Он был ее главным утешителем и доверенным лицом в самых трудных делах. Именно он делал ее жизнь более иди менее сносной, в особенности на фоне конфликтных отношений с матерью. Поэтому когда в начале мая 1839 г. королева узнала от министра внутренних ел лорда Джона Рассела, что ее правительство потерпело поражение в дискуссии по колониальному вопросу в палате общин и что ее любимому премьер-министру, по всей видимости, придется подать в отставку, королева Виктория впала в отчаяние. Правда, такое развитие событий ей предсказывали задолго до парламентских дебатов, но она и мысли не допускала, что правительство Мельбурна может оказаться не у дел. «Я несчастная и совершенно беспомощная девушка, — отметила королева в своем дневнике, — которая всегда обращалась к нему за помощью и поддержкой, и вот сейчас сама мысль о том, что все мое счастье и се мои надежды поставлены на карту, так поразила меня, что я разрыдалась и долго не могла успокоиться».
Это событие доставило больше переживаний, чем даже неожиданная смерть леди Гастингс и происки ловкого придворного интригана Джона Конроя. «Состояние агонии, отчаяния и несчастья, в которое меня повергло поражение правительство Мельбурна, — писала королева, — просто невозможно передать. Это легче представить, чем найти подходящие слова выражения моего горя! Вся моя счастливая и спокойная жизнь в одночасье была разрушена до основания. Трудно смириться с тем, что мой дорогой
«Я действительно думала, что мое сердце разорвется от горя», — сообщила она лорду Мельбурну, который пришел к ней, чтобы самому объяснить сложившуюся ситуацию и хотя бы как-то успокоить королеву.
Она заплакала и попросила его по-прежнему оставаться верным другом и даже отцом во всех ее многотрудных делах. Мельбурн стоял у окна и напряженно молчал. Королева подошла к нему, взяла его за обе руки и еще больше разрыдалась. «Не бросайте меня», — взмолилась Виктория, прижимая его руки к себе. Лорд Мельбурн был тронут таким участием королевы и заверил, что ни при каких обстоятельствах не оставит ее на произвол судьбы. При этом он смотрел на нее с жалостью и отеческой заботой. После всего этого Виктория немного успокоилась и взяла себя в руки. «Вы должны собрать все свои силы, — продолжал лорд Мельбурн, — проявить твердость и действовать с предельной решительностью». А королева снова расплакалась и чувствовала себя «такой несчастной, какой только может быть обычное смертное существо».
А когда он ушел, она тут же написала ему письмо, в котором слезно умоляла вновь вернуться во дворец и провести с нею ужин. Однако лорд Мельбурн ответил, что не может явиться на ужин, так как процесс формирования нового правительства еще не завершился и у него много дел. Но он пообещал наведаться к ней позже вечером.
Между тем в королевский дворец приехал лорд Джон Рассел, но так и не смог поговорить с королевой, поскольку та снова принялась плакать и обливалась слезами до тех пор, пока в ее покоях не появился лорд Мельбурн. Он привез с собой бумагу, в которой рекомендовал королеве немедленно послать за герцогом Веллингтоном и вместе с ним решить вопрос о будущем премьер-министре. Если у Веллингтона не будет серьезных предложений, то новым главой правительства вполне может стать сэр Роберт Пиль, который уже был премьер-министром в правительстве тори в 1834—1835 гг. И если такая договоренность будет достигнута, то королеве придется находить общий язык с «упрямым, стеснительным и неловким» мистером Пилем. Конечно, Роберт Пиль был «грубоватым и простоватым парнем», несмотря на долгие годы, проведенные в Харроу и колледже Христа. Кроме того, он «не был приучен беседовать с королями и королевами», как Мельбурн, и все же считался достаточно «надежным и одаренным человеком».
«Я снова расплакалась и сказала: «Вы не знаете, как все это ужасно для меня, — продолжала королева издирать душу в дневнике. — Он был чрезвычайно добр ко мне и старался всячески подбодрить меня в такую минуту... я много плакала и держала его руку в своих ладонях... а он поцеловал мою руку».
Когда лорд Мельбурн ушел, королева написала ему письмо, в котором умоляла отправиться с ней на верховую прогулку в парк завтра утром, чтобы увидеть его «хоть одним глазком» и снова ощутить привычное тепло, комфорт и утешение. Конечно, леди Мельбурн сочла бы это детским капризом, но королеве действительно было трудно без лорда Мельбурна, и она, конечно, не смогла бы пройти через все испытания, если бы «не видела вокруг себя лица надежных и верных друзей».
В тот вечер она не прикоснулась к еде и провела бессонную ночь. На следующее утро ее навестил герцог Веллингтон и с порога сразу же заявил, что он слишком стар для поста премьер-министра, что в свои семьдесят лет не может быть полезным королеве, что плохо слышит и слишком давно не интересовался деятельностью палаты общин. Как и предполагал лорд Мельбурн, герцог Веллингтон рекомендовал королеве сэра Роберта Пиля в качестве нового премьер-министра.
Перспектива назначить Роберта Пиля главой правительства повергла королеву Викторию в уныние. Она знала, что с ним трудно иметь дело, сложно разговаривать и решать важные государственные дела, а его чрезмерная скромность и застенчивость могли оказать на нее самое негативное влияние. Еще ее дядя король Георг IV постоянно жаловался, что Роберт Пиль раздражает его своими дурными манерами и в особенности неуклюжей привычкой выбрасывать вперед руки во время разговора. А королева часто говорила, что такие манеры напоминают ей поведение какого-то провинциального учителя танцев. Еще более жесткую оценку дал ему Чарльз Гревилл, который сравнивал Роберта Пиля с «щегольски одетым лавочником, жадно поглощающим пищу за столом и разрезающим желе огромным ножом».