Королева
Шрифт:
И в сентябре следующего года, то есть в 1562-м, ее величество снова отправила нас в Энфилд, так что нам даже стало казаться, будто это наше собственное имение. И все же в эти дни любви, мечтаний, наслаждения красотой мне впервые за несколько лет вновь явилась во сне Анна Болейн. На этот раз она не вплыла через окно, как прежде, а вынырнула из неведомых глубин и отворила дверь в кромешной тьме.
— Помоги ей, спаси ее! — прошелестела она с отчаянной мольбой, подобно опавшим осенним листьям, гонимым ветром. — Помоги моей девочке…
Она отвернулась, пошла к двери и жестом позвала меня за собой. «За королевой полагается следовать… королеву
Должно быть, я вскрикнула или застонала, потому что очнулась в объятиях Джона, который укачивал меня.
— Все хорошо, все отлично, — говорил он нежно. — Это что, старый кошмар?
— Да… да, что-то вроде того, только немного не так.
— Ты очень скучаешь по Елизавете. Но ведь не пройдет и недели, и мы снова будем с ней, в Гемптон-корте, как в прошлом году. Поэтому давай пользоваться моментом — кто знает, выпадет ли нам еще такая возможность?
— Но я… Королева Анна позвала меня за собой к какой-то двери, ведущей во тьму, — должно быть, к лестнице, куда-то вниз. Думаешь, она предупреждала, что должна произойти беда?
— Нет, милая, нет, любовь моя. У тебя разыгралось воображение. Это ночные страхи, вот и все. Давай-ка, повернись ко мне спиной, я тебя обниму, и ты снова уснешь.
Я понимала, что хватаюсь за соломинку, но не могла молчать.
— Возможно, во сне кое-что изменилось из-за того, что именно вчера я подумала: как нам повезло, что все двери для нас теперь открыты, не то что в былые дни в Хэтфилд-хаусе или того хуже — когда я сидела в тюрьме Флит и в Тауэре.
— Бр-р-р! — отозвался Джон и сделал вид, что дрожит от страха. — Если ты снова вспомнишь о Тауэре, то у меня тоже начнутся кошмары, и совсем не потому, что нам пришлось там когда-то посидеть за решеткой. Дело в том, что меня ждет много хлопот, когда осенью мы возвратимся в Лондон, — объяснил он, явно стараясь отвлечь меня от тревожных дум.
— Быть может, мы попадем туда только зимой, если не утихомирится оспа, которая косит несчастных лондонцев, — ответила я и устроилась поуютнее, прижавшись к Джону спиной. Он поцеловал меня в обнаженное плечо, причем его борода немилосердно кололась — это было приятно, это было настоящим, как и все, что делал мой любимый. — Слава Богу, — добавила я, — что королева и весь двор вдали от опасности, на лоне природы. Значит, мне просто приснился сон, вот и все.
На следующий день, когда разразился сильный ливень, к нам прискакал паренек, даже не официальный гонец. Я его узнала — это был один из недавно принятых конюхов, которых Джон обучал новым методам тренировки лошадей. Паренек, весь дрожа, стоял у огня, вода струями стекала с него: Джон укутал его в теплое одеяло и сунул в руку кружку горячего сидра. У меня внутри все похолодело — ведь всего через несколько дней мы должны были присоединиться к королевскому двору в Гемптон-корте и пробыть там до конца сентября.
— Ну, Джефф, — обратился к парню мой супруг, — я наказал тебе приехать, если потребуется моя помощь. Так что же стряслось?
— Да нет, помощь не нужна. Меня послал лорд Сесил — передать вот это, — и он протянул смятый и промокший пергамент. — Лорд Сесил сказал, что не может послать никого из постоянных
— Что? Умереть?! — воскликнул Джон. — А лорд-протектором кто назначен, Сесил или Дадли?
— Дадли, милорд. Лорд Сесил сказал, что королева была уже не в себе. Она все время зовет вас, миледи.
Я задохнулась, хлопнула себя по губам, но Джон уже начал действовать.
— Честер! — крикнул он одному из помощников управляющего, и тот поспешно прибежал к нам. — Вели оседлать трех лошадей — Джентри, Девона и Ориона. Раздобудь для этого паренька сухую одежду и накорми его. Через четверть часа мы отбываем в Гемптон-корт. Кэт, упакуй только то, что войдет в шесть переметных сум, и не забудь запасной плащ с капюшоном. В лучшем случае мы промокнем до костей и будем заляпаны грязью с головы до ног. Ну, ступай, любовь моя. Мы успеем вовремя, ты поможешь вылечить королеву.
Я уже выбегала из комнаты, когда юный гонец снова заговорил:
— К ней опасно близко подходить. Его сиятельство говорит, что у нее оспа.
Остаток того дня и утро следующего остались у меня в памяти смутным пятном на фоне страшного ливня и нахлынувшего страха. Дороги превратились в месиво жидкой грязи, местами было совсем не проехать, но мы продвигались вперед; иной раз лошади шли по бабки в воде, струившейся по обочинам. Отчего к нам не попало письмо Роберта Дадли? Я молилась о том, чтобы ее величество не подумала, будто мы задержались, а то и решили вовсе не приезжать из страха подхватить заразу. Оспа! Существовало несколько ее разновидностей: французская, разумеется, но эта болезнь бывает лишь от любовных связей; свиная — ею нередко болели дети. Но собственно оспа убивала людей сотнями и уродовала тысячами. Только не королеву! Только не мою любимую Елизавету.
Добравшись до берега Темзы, мы наняли барку, чтобы подняться по реке; это, между прочим, недешево нам обошлось. Дело было не только в том, что трудно грести против течения по вздувшейся от ливней реке, но и в том, что гребцы слышали, будто королева заболела оспой, и ни за что не хотели плыть в те края. Не успели мы сойти с их барки и вывести на берег лошадей, как лодочники поспешно устремились назад, вниз по реке.
Я понимала, что выгляжу так же, как и чувствую себя: сильно напуганной, опустошенной, измученной. В записке Сесила говорилось, что королева действительно назначила Дадли лорд-протектором на случай, если умрет или будет не в состоянии управлять страной.
Умрет! Да ни в коем случае!
Мне хотелось сразу побежать вверх по лестнице в ее покои, но все же мы сперва остановили первого, кто попался нам по дороге — уже не припомню, кто это был, — и спросили, как здоровье королевы.
— Чуть жива, — был ответ. — Наступает кризис, она может умереть.
Оставив юного гонца при лошадях, мы пробежали через нижний двор, потом через круглый двор к фонтанам, а уже оттуда было недалеко и до королевских покоев. Нам мало кто встречался по дороге. Джон подтолкнул меня к пустой приемной комнате, чтобы сменить верхнюю одежду и вымыть лицо и руки. Мы с ним вымокли буквально до нитки, и мои зубы выбивали непрерывную дробь — то ли от холода, то ли от страха.