Королевская канарейка
Шрифт:
Темнело всё больше. Костёр потрескивал, прогорая, и я, разгребя палкой уголья, накидала в золу картошки.
Посидела ещё, подумала, и тут осенило:
— Так ведь не Самайн?!
Глоренлин хмыкнул:
— Я нарушил обеты и расстаюсь со своей силой, богиня. Сейчас короткий миг, когда я способен на многое, и не ограничен Самайном. Потом сила уйдёт. Может быть, навсегда. Нарушение обетов — это серьёзно.
Ничего себе выплеск. Он переместил нас не просто в другой мир, а в другое время суток и года. Нахлынуло
— Всё так, как должно быть. Возможно, это к лучшему.
Ну да, вот и Трандуил говорил, что ещё один Дракон ни к чему…
Он приобнял, шепнул в ухо:
— Я ни о чём не жалею.
Мне не очень-то в это верилось, но он продолжал:
— Мне не горько не только потому, что ты одарила меня пламенем, но и потому, что сейчас, с высоты пережитого, накопление чистой магической силы не кажется таким уж правильным. Возможно, у меня иной путь, и мир хочет от меня иного. А я счастлив и хочу прислушаться к миру. Я — не моя сила, хотя когда-то мне казалось, что мы неразделимы. Я есть и без неё. Можно учить детей, заниматься теорией, да много чем.
Но мне было горько за него. Столько усилий…
Глоренлин был безмятежен:
— Горевать не о чем. Новая жизнь, новые возможности, — и, скупо усмехнувшись: — Это не считая того, что в новой жизни я консорт богини, а впереди чудеса и ужасы.
Вздохнула. Чем-чем, а чудесами и ужасами изобильна земля эльфийская.
— Мне хочется, чтобы порадовалась своему миру — и больше не хотела вернуться.
Буркнула:
— У меня ребёнок, я и не хотела.
Глоренлин мягко возразил:
— Мать, конечно же, не хочет покинуть своё дитя. Но глубоко внутри ты тосковала по этому миру. И по себе самой, какой могла стать в нём, поэтому ты хотела уйти.
И такая убеждённость была в его голосе, что я заподозрила — может, чего-то не знаю? Шаман примолк, и я поняла, что тут мне лишнего не скажут. Что ж, это судьба. И она совершенно сказочная, разве могла быть лучшей?
Глоренлин молчал, как воды в рот набрав.
Перестав размышлять об этом, задумчиво потыкала палочкой в картофелину — не понять было, готова или нет. Решила попробовать одну, начала выкатывать — и услышала, как по брёвнам кто-то идёт.
Мужики. Двое, в ватниках. В отсветах костра их лица любезностью вовсе не светились, но они молчали, рассматривая нас, и круглые бородатые хари становились всё более изумлёнными. Разогнулась, забыв про картошку. Ну конечно, понимаю: пришли на огонёк, а тут внезапно баба в белом длинном платье, в каких за город не ездят, и субтильный вьюнош, вовсе непонятно одетый, да ещё и цацками, аки ель на Новый Год, увешанный. Подавила желание сморщиться: люди пахли, а я отвыкла, и смотрели, что тоже было неприятно. И чего ждать от них — неясно. Понятно, что в обществе страшного колдуна можно не переживать за себя, но он их убьёт, не моргнув глазом, всё одно обеты нарушены, а я виновата буду.
— О, брат, это твои! — пока я с подозрением соображала,
Второй мужик закатил глаза, но смолчал, а у нас спросил:
— Что, ребятки, косплеите?
Смотрела на них, давя в себе «Да сияет звезда в час нашей встречи», пытаясь перейти на родной язык. Но что ответить, сообразила:
— Добрый вечер. Да, косплееры.
Всё-таки Россия, значит.
— А мы-то думаем, кто это нашу картошку ворует! Решили сходить посмотреть.
Смутилась. Ну да, украли. Пока думала, что ответить, мужик махнул рукой:
— Да ничего. Мы не в претензии. Ещё возьмите, если нужно.
Выдохнула. Странно. Не в претензии, однако, прийти не поленились. Мужик же, размахивая руками, уже нахваливал наш косплей и сетовал на мимоезжих прощелыг, норовящих наворовать картохи. А у них с братом, значится, коттедж, и камеры понатыканы, и они этих ворюг гоняют иногда. Смутилась, но похоже, мы для обокраденного перестали почему-то принадлежать к бесстыжим ворюгам. Наверное, как собратья по косплею.
Мужик, намахивая руками, вдохновенно рассказывал, как сражался (за орков, понятное дело!). Интересовался, есть ли у нас общие знакомые — я в ответ помычала.
— Совсем забыл, меня Пётр звать, а брата Павлом.
Вздохнула, вытягивая из памяти неприятно звучащее человеческое имя:
— Анна.
— Так будем знакомы! А парень-то что, немой?
Глоренлин до сих пор не изронил ни звука.
Ну да, немой… это он из высокомерия молчит. Быстро ответила:
— Он иностранец, языка не знает совсем, — и подумала, что не соврала вовсе, — Глоренлин зовут.
— О, Глоренлин, — Пётр протянул руку, легко и непринуждённо перейдя на английский: — Nice to meet you!
Твою мать! Ну да, коттедж, камеры, Толкин… приглядевшись, поняла, что и бороды-то у братцев барбершопные, непотребно ухоженные. А ватники — это так, для аутентичности.
Эльф молчал, но хотя бы руку принял и позволил потрясти. Но аутентичности никакой в нём не было, и тепла никакого тоже. Убивать не собирался, и то хлеб. Вздохнула:
— Он и английского не знает.
— А какой знает?
Полиглоты чёртовы! Уклончиво ответила:
— Синдарин точно знает. Мы на нём общаемся.
В ответ Пётр восхитился высочайшим уровнем нашего погружения, и на невыносимо корявом синдарине сообщил Глоренлину, что звезда сияет в час нашей встречи, и что надеется он, что пути, приведшие нас сюда, были зелены. Эльф, невозмутимо ответил по всем правилам. Дальше приветствия познания Петра в синдарине, видно, не шли, потому что он перешёл обратно на русский и незамедлительно предложил отметить знакомство. Брат Павел был послан в коттедж за водкой. Слегка расслабившись и обнаглев (когда ж ещё придётся!) спросила, нет ли сосисок и майонеза.