Королевский дуб
Шрифт:
И в самом деле я была скована в движениях, похожа на окаменелое дерево, а близость этого мужчины сделала меня окостеневшей и неподвижной, его прикосновение грозило просто выбить мои руки и колени из суставов. Я не позволяла себе глубоко дышать, и в конце концов мое дыхание стало поверхностным, легким и неглубоким, и я почувствовала головокружение. Ладони и подмышки стали влажными, несмотря на холод наступающих сумерек, а в паху вновь повернулось что-то жаркое.
— У меня получилось бы лучше, если бы ты не крутился рядом. — Мой голос был высоким и глупым, и я не только услышала, но и почувствовала его тихое хихиканье.
— Возможно, у нас обоих получилось бы лучше, —
— Уже пора возвращаться в дом, — буркнула я, проходя мимо Тома. — У Хилари даже нет куртки.
— Почему я должна надевать куртку каждый раз, когда тебе становится холодно? — мягко заметила девочка, но вошла в дом без дальнейших возражений. И Хилари и я любили ранние вечера на Козьем ручье.
Том зажигал камин и наливал спиртное для нас двоих, Хилари он предлагал сидр, включал большую стереосистему и шел на кухню готовить ужин. Он никогда не разрешал мне помогать ему. Мы ели супы, тушеные овощи, копченую дичь, приготовленную самим хозяином, иногда бисквит и хлеб из кукурузной муки, но редко какие-либо сложные кушанья. Том разговаривал с нами, пока стряпал, несмотря на звучащую на весь дом музыку, говорил больше о лесах и животных или рассказывал странные охотничьи мифы и легенды о лесе. Я не слышала о них раньше и даже не встречала у Фрейзера в „Золотой ветви". [78]
78
Фрейзер Джеймс Джордж (1854–1941) — английский ученый, исследовавший мифы разных народов. На основе этих исследований им была написана книга „Золотая ветвь" (1890).
— Где ты узнал все это? — спросила я однажды после того, как он рассказал страшную историю об оскверненном дереве, которое поймало в ловушку и сожрало осквернителя.
— О, повсюду. Что-то прочитал в книгах у Мартина. Некоторые предания племен гулла слышал Скретч, когда был еще ребенком. Многие привез домой из Гейдельберга мой прадед. Он слышал их от других „людей лесов". У всех „людей лесов" полно в запасе таких историй. Слышала бы ты беседы, которые ведутся вокруг бивачного костра после охоты в „Королевском дубе" или на других больших плантациях в наших местах. Парни боятся закрыть глаза, укладываясь спать. Еще хорошо, что большинство из них спит на койках в охотничьем домике.
— Прямо как мальчишки в лагере, — заметила я. — Но Бог ты мой, в каждом мифе есть… возмездие!
— Это главная мысль всех легенд, которые я слышал. Я думаю, что жизнь, отвоеванная зубами, когтями и кровью, была реальностью для всех прошлых столетий. Именно его — возмездия богов — боялись наши предки больше всего. И возмездия животных, которых они убивали. Возмездия самого мира, в котором они жили. Поэтому и существовали все эти ритуалы умилостивления, совершавшиеся после убийства животного. Некоторые из них бытуют и по сей день.
Я подумала о листе дуба, вложенном в рот убитого оленя, и о поцелуе в мертвые губы животного.
— Тогда зачем же убивать зверя, если потом все равно нужно, так сказать, вернуться обратно и умилостивить его? — удивилась я. — Разве этот ритуал не является признанием того, что убийство грешно?
— Да, но ритуалы пришли к нам с доисторических времен, — ответил Том, задумчиво глядя на меня. — У человека не было особого выбора — в те времена, если он не убивал, он оставался без пищи. Но животное, животное-король, было богом, не забывай об этом, оно имело огромную власть над человеком, ведь без него
— Но теперь нет необходимости убивать зверей, чтобы выжить самому, — не сдавалась я. — Может быть, в те времена это и было нужно, но теперь все по-другому. Теперь обед можно „выследить" в супермаркете и принести его домой. И не говори мне, что ты умилостивляешь морковь, кофе и мороженое.
— Сейчас я убиваю потому, что таким образом я как бы устанавливаю связь с теми далекими людьми, для которых убийство животных было необходимостью когда-то. — Том был очень серьезен. — Я убиваю и приношу искупительную жертву, потому что те люди поступали подобным образом, потому что они были единственными поистине живыми людьми и потому что это делает меня хотя бы частично одним из них. Есть еще и другие причины, но пока ты не готова узнать о них. Диана, давай договоримся. Я не буду навязывать тебе свои взгляды на этот вопрос, а ты не будешь ныть по поводу убийства невинных животных.
— Ах, прости, пожалуйста, но мне кажется, я не ныла. — Мои глаза обожгли внезапные слезы обиды. Никогда раньше Том не разговаривал со мной в подобном тоне.
— Не часто, но иногда случалось, — заявил он.
Порой после обеда Том приносил большую гитару „Мартин" и играл для нас странные атональные песни, подобные той, что он пел в День Благодарения. Иногда он играл американские народные мелодии или популярные песенки, которые нравились Хилари. И всегда, по крайней мере один раз за вечер, играл „Лунную реку". Казалось, что у Тома такой же бесконечный и всеобъемлющий репертуар, как и его собрание пластинок и кассет, как тысячи его книг, которым не хватало места на полках.
Пару раз после обеда приходил Скретч с каким-нибудь лакомством для коз в мятом пакете из упаковочной бумаги, и Том обычно уговаривал старика зайти и немного посидеть у камина и послушать музыку. Скретч не пел вместе с хозяином дома, он сидел, как черепаха, опустив старые веки, похожие на бумагу, и обхватив руками дряблое брюшко, слушал и улыбался. Старин казался более худым, чем я его помнила, ходил, сильно шаркая ногами, и мне было больно слушать его глубокий, надсадный кашель.
— Ты хоть как-нибудь заботишься о горле? — спросил его Том однажды после приступа. Скретч сидел согнувшись, глаза его были влажными.
— У меня есть кое-что дома, — ответил старик. — Только сегодня сделал. Обычно помогает.
— Хорошо. Но не лезь в ручей, черт тебя возьми, — резко проговорил Том. — Ты слишком стар, чтобы бродить по воде в декабре. Тебе это прекрасно известно.
— А Скретч купается и зимой? — спросила Хилари после того, как старин ушел. Глаза девочки были широко раскрыты.
— Скретч думает, что он видит в воде что-то, чего там быть не должно, и он упорно бродит по ручью, выискивая это, — объяснил Том. — Он думает, что видит в воде огни. Вот что я думаю: он просто опять готовил там мед.
— Огни… — Я услышала страх в голосе дочери и увидела, что Том вспомнил о ее кошмарах и боязни пылающей воды.
— Мелкие искры света в глазах — первый признан болезни, которая называется глаукомой, Хил, — быстро начал он. — Это очень серьезная болезнь, и я сильно беспокоюсь, что она проявилась у Скретча. Его отец и дед болели ею. Человек просто слепнет, если болезнь не лечить. А Скретч не признает врачей. Но, к сожалению, его собственной медицине есть пределы.
— Да-да, — кивнула Хилари, — я понимаю.