Королевский выбор
Шрифт:
Рамиро любил отца, хотя не всегда его понимал. Ему самому чужда была та плохо уловимая беспечность, что сквозила подчас в поступках и словах короля; его нерешительность временами; его пренебрежение тем, чем не стоило пренебрегать. И все же Рамиро считал, что понимает отца неплохо, что между ними есть прочная связь — а как же иначе? Кровь от крови, плоть от плоти. Сейчас, хотя он вымыл руки, принц все равно чувствовал на них отцовскую кровь. Она не ушла, растекшись меж линиями жизни, и пусть Рамиро ее не видит — она все равно есть, и так будет уже всегда.
Его
Но сейчас на минутку можно об этом позабыть. О том, что Альваро был не только королем, но и человеком; часто это теряется за громким титулом, за выстуженными долгом днями.
Сейчас будет Альваро — человек.
Рамиро помнил, как отец учил его ездить верхом. Стоял жаркий осенний день, шторма и ветра еще не пришли на Фасинадо, и маленький Рамиро радовался, что его взяли на прогулку. Обычно отец сажал сына в седло впереди себя, однако тогда Рамиро подвели статного буланого конька. Не пони. Альваро посчитал, что сын сразу должен привыкнуть к тому, как лошади громадны, быстры и послушны; и Рамиро привык, потом сам удивлялся — насколько быстро. Он помнил запах нового седла, свои руки, стискивавшие поводья, искристо-задумчивый взгляд отца — как же Рамиро хотелось заслужить одобрение! И он ехал сначала шагом, а потом рысью, и только один раз упал, и даже тогда не заплакал. Это был прекрасный день, сбрызнутый небесной синевой.
Потом, однажды (Рамиро было одиннадцать) Альваро взял с собою сыновей проехаться. Королевской семье принадлежала половина виноградников на острове, остальная либо находилась в частной собственности, либо сдавалась в аренду. Леокадия просилась с ними, но ее не взяли, и она потом долго дулась (и перестала, лишь когда Рамиро поставил перед нею корзину, доверху полную золотым виноградом, что собрал специально для нее). Но корзина была после, а сначала — пыльные дороги, и Марко понукал своего ленивого коня Дрозда, и Рамиро, который тогда ездил не на Драконе, а на легкомысленном Пако, обгонял брата. Отец ехал с ними наперегонки. Они устроили скачки, словно в Ньюмаркете, обогнав и обескуражив стражу. А затем обедали, расстелив покрывала на земле, и не было на свете еды слаще.
Рамиро помнил тот день так, как будто все было вчера: узорчатые виноградные тени, крошки на отцовском камзоле, смеющиеся зеленые глаза Альваро — отражение его собственных, хотя, конечно, это он всегда был отражением. Совсем молодой тогда еще Лоренсо, которого только назначили командовать стражей и сопровождать короля с сыновьями, хмуро высматривал врагов, но так ни одного и не высмотрел. Рамиро кинул в отца виноградиной — а тот поймал,
И потом, когда Рамиро достиг восемнадцати лет — совсем, кажется, недавно! — возраста, в котором принц в Фасинадо имеет голос в совете, — как смотрел на него отец во время посвящения! Как ласков и вместе с тем серьезен был его взгляд, когда на голову Рамиро возлагали золотой обруч — тот самый, что сейчас стискивает виски. Одна из древних традиций, которые так любят здесь, на острове. То, без чего не мыслил себя ни Альваро, ни его сыновья, ни падчерица. Нечто, бывшее сильнее их — и бывшее ими самими.
Сейчас перед Рамиро лежала пустая оболочка. Душа утекла, и принц надеялся, что теперь она в раю — а как иначе? Нельзя сказать, что Альваро не совершал ошибок, так ведь Господь велик и милостив, Он все взвесит, Он все простит. И когда-нибудь Рамиро увидится с отцом и скажет…
«Господи, спасибо тебе. Спасибо, что дал мне возможность сказать отцу самое важное; спасибо, что он успел меня услышать. Нет этого важнее, нет этого сильнее, нет глубже; это, словно шрам на ладони, останется навсегда. Это — и взгляд отца, золотисто-зеленый, в тот солнечный день в виноградниках».
Рамиро обошел кровать, едва не задев Леокадию, склонился и поцеловал отца в холодный лоб.
Все. Вот теперь — все.
Он повернулся и пошел к двери. Что-то колыхнулось в темном углу, и Рамиро, прищурившись, увидел сидящего в кресле кардинала де Пенья, которого не заметил, войдя в помещение. Кардинал, перебиравший четки, встал и медленно, глубоко поклонился Рамиро. Тот едва заметно кивнул и вышел.
Никто не произнес ни слова.
Глава 16
В кабинете Рамиро поджидала целая компания. Во-первых, брат Марко, все такой же бледный, как на площади, — даже свет множества свечей не мог скрыть эту неестественную белизну лба и щек. Во-вторых, верный Лоренсо, присевший в любимое кресло. И, в-третьих, Амистад де Моралес в сопровождении парочки своих сторонников. Все они встали, когда вошел Рамиро.
— Это совет? — осведомился принц, проходя к своему столу. — По какому поводу?
У него болела голова, и во рту было очень сухо, словно там с удобством расположилась великая пустыня Сахара.
— Я пришел, чтобы вместе с тобой спуститься в подвалы, — сообщил Лоренсо и задумчиво почесал бровь. — Полагаю, ты захочешь сам провести допрос.
— Да. Хорошо. Сейчас пойдем. Марко?
— Я хотел с тобой поговорить, — пробормотал брат.
— Говори.
— Я хотел наедине.
— Мы вас покинем и вернемся позже, — предложил Амистад.
— Если вы пришли, оставайтесь здесь. Марко, идем.
Рамиро махнул рукой в сторону своей спальни и пошел первый; брат потащился за ним. Лоренсо закрыл за ними двери и, вне сомнения, встал там на страже, чтобы братьев никто не побеспокоил.