Королевский выбор
Шрифт:
Рамиро стал спускаться по ступеням; гвардейцы, оказавшиеся на его пути, нерешительно расступились. За спиной замысловато выругался Лоренсо. Принц остановился на последней ступеньке, чтобы хоть немного возвышаться над толпой — и вместе с тем оказаться к ней как можно ближе.
Усилием воли он заставил себя снова различать лица. Если ярость возьмет над ним верх, Рамиро поднимет руку, даст знак, и гвардейцы, что засели на стенах и крыше, что целятся из окон, начнут палить в толпу. Этого нельзя допустить. Очень хочется отомстить, но нельзя. Этот старик с палкой, он не виноват, просто глуп. И девочка с соломенными волосами.
В голове не было ни одной
Осталось говорить то, что подсказывало сердце.
— Вы этого хотели? — произнес Рамиро уже громче, чувствуя, как голос вибрирует, словно до отказа натянутая струна. — Вы пришли сюда, чтобы убить своего правителя, который всегда был добр к вам и никогда не взращивал любовь к нему — страхом, доверие к нему — предательством! Видели ли вы, чтобы мы казнили здесь без суда и следствия? Видели ли вы, чтобы мы, лос Домингос, не любили вас, жители Фасинадо? Как посмели вы усомниться в нас, тех, кто живет для вас всех, дышит вами, просыпается с мыслью о вас? Фасинадо — это не только горы и песок, виноградники и дороги! Это вы, его жители, без вас остров пуст. И мы живем для того, чтобы служить вам, ожидая, что вы будете так же служить нам. Без этого все мы — прах и тлен.
Рамиро перевел дыхание. Он чуял, что завладел вниманием толпы.
— Мой отец, который лежит сейчас здесь мертвый, не душил вас непомерными налогами, не унижал вас пытками, не думал только лишь о себе. Возможно, он был не самым великим правителем на земле, но он являлся королем своего народа. А его народ пришел сюда, чтобы убить его.
— Нет! — раздались голоса из толпы. — Мы этого не хотели!
— Тогда почему допустили это? Почему пришли сюда? Вы совершили преступление не только против власти, ибо нет за моим отцом того греха, за который можно было бы отнять у него жизнь!
Гробовое молчание. Рамиро смотрел в глаза — жаркие черные, теплые карие, грозовые синие и небесные голубые, и знал, что прав.
И люди это знали.
— Вы знаете меня. Я жил с вами всю свою жизнь. И сейчас я мог бы наказать вас. Сегодня, в праздник Тела Христова, когда вы убили моего отца. Сегодня, в великий и счастливый день, которому мы так радовались вместе с вами. Что мне делать? Я не привык отдавать приказы, после которых не остается чести, а честь — это то, что принадлежит только мне. И вам, если вы захотите.
Он понял, что должен делать. Рука потянулась к ножнам на поясе, и Рамиро извлек из роскошных ножен кинжал, который носил с собою всегда. Дамасская сталь.
— Сотни лет назад мои предки приняли христианство, обязавшись повиноваться Ватикану. Сегодня католический праздник, который обагрен кровью. Пусть же будет так, и да простит меня кардинал. Задолго до того, как христианство принесло свет на нашу землю, такие, как я, клялись таким, как вы, своею кровью. Вступая на трон, король подписывал ею свою дальнейшую судьбу. Вы помните, как это бывало, вы храните эти предания, которые я слышал от вас, когда играл с вашими детьми, сам будучи ребенком. Если теперь я хочу справедливости, хочу быть достойным вас, я должен попросить вас быть меня достойными. Но после этой клятвы нет пути назад. В ней нет слов, только одно.
И Рамиро, раскрыв левую ладонь, полоснул по ней кинжалом — щедро, от души.
Кровь упала на землю теплыми тяжелыми каплями. Толпа ахнула и чуть подалась назад — про древний обычай помнили все.
— Если так велит Бог, — раздался за спиной Рамиро звучный голос Леокадии, — если так велят обычаи, то мы следуем им.
Она подошла — сейчас в ней, как никогда, видна была
Рамиро подошел к мачехе и забрал у нее кинжал.
— Отойдите, — негромко велел он, — все, сейчас же, назад.
Сообразительный Лоренсо тут же подхватил Дориту под руку; Леокадия и Марко отступили сами.
— Мы, Домингосы, говорим, что служим вам своею кровью. — Рамиро вновь повернулся к толпе. — Мы отдали ее вам в доказательство. Мой отец отдал ее больше всех нас сегодня. Сейчас, здесь, вы можете попросить чего-то у нас, и мы выполним одну вашу просьбу. Решайте.
Он равнодушно ждал. Если они сейчас крикнут — свободы…
— Прощения, — выдохнула женщина, стоявшая впереди, и заплакала.
И толпа подхватила:
— Прощения! Прощения!
Рамиро кивнул, сошел со ступеньки (Лоренсо испустил очередное сдавленное проклятие) и медленно двинулся прямо на толпу. Гвардейцы во второй цепи расступились, пропуская его. Вот еще шаг, толпа все ближе, ближе… она похожа на море, расходящееся перед Моисеем, чтобы открыть ему путь.
Далеко Рамиро не пошел, остановился напротив первого же крепкого мужчины, попавшегося ему на пути. Это был, судя по одежде, рыбак, здоровенный, заросший и немолодой, но с явственной силой в огромных ручищах. При желании он сломает Рамиро шею за пару мгновений. Принц протянул ему окровавленный кинжал.
— Я поклялся своею кровью. Мы, Домингосы, даруем вам прощение за убийство одного из нас. Вам, пошедшим на поводу, но не убивавшим. Вам, последовавшим за зовом, который не должен был прозвучать. Примите наше прощение… и покажите, что вы его достойны.
Он молился про себя, чтобы его поняли правильно, чтобы островные обычаи, казалось бы, давно позабытые и всплывавшие в старых сказках, оказались сильнее жажды крови или чувства вины.
Рыбак смотрел на принца близко посаженными глазками. Потом отступил на шаг и поклонился — широко, в пояс. Встав на колени, он принял из рук Рамиро кинжал и взрезал свою руку, а затем протянул ее принцу. Рамиро пожал ладонь. Он не чувствовал боли. Кинжал исчез в толпе, и люди стали один за другим опускаться на колени, и вот по площади пошла волна — даже те, кто не коснулся еще кинжала, склонялись перед человеком, стоявшим среди них.
Рамиро смотрел на все это, слегка прищурившись. В голове было пусто. В душе и сердце — тоже. Благословенная пустота, продлись как можно дольше!
— Мы поклялись друг другу, — произнес он негромко. — Будем же хранить эту клятву.
Рамиро развернулся и пошел обратно во дворец, поднялся по ступеням — одна, вторая, третья, — на миг замер рядом с телом отца, у которого скорчилась Дорита, обхватив руками мертвого мужа, поймал ошеломленный взгляд Леокадии — и вошел во дворец. И тут пустота уступила место оглушающей боли. Рамиро пошатнулся и, слепо вытянув руки, оперся ими о стену, оставив на ней кровавые отпечатки.