Королевы бандитов
Шрифт:
Салони хихикнула, все еще отбиваясь от Бандита:
– О, да, это мой подарок, Гита. А то надоело – как ни приду к тебе, выпить нечего, кроме воды. Эй, не могла бы ты сказать своему псу, что я замужняя женщина?!
– Когда ты успела?.. – начала Гита и вспомнила, что Салони возвращалась в лавку Карема якобы за ключами, забытыми там. – Ладно, проехали. Зайдешь? Бандит, отстань от нее!
Салони и Карем ответили на вопрос хором: она сказала «Нет», а он – «Да». Карем тотчас смутился и пробормотал:
– О, черт, прости, я думал…
Широкая
– Карембхай, я обещала Гите составить компанию, но мне срочно нужно домой. Может, останетесь и поболтаете с ней?
– Конечно.
Когда Карем наклонился погладить Бандита, Гита ущипнула Салони за локоть и прошипела:
– Что ты творишь?
– А ты? Тебе нужно алиби! Пусть он останется!
– Мы уже обеспечили себе алиби!
Салони поиграла бровями – опять же, как сочла Гита, крайне оскорбительно:
– А все равно пусть останется. – И была такова.
Гита отперла дверь своего дома, но входить не спешила.
– Ты не обязан оставаться. Салони… она вечно плетет интриги. Я знаю, что тебе нужно возвращаться к детям.
– Они и без меня справятся. Я хочу с тобой поговорить. Можно? – Гита кивнула. – Бандита тоже позови. Он, наверное, проголодался.
В доме Карем осмотрелся с тем же интересом, с каким Гита недавно изучала его жилище. Пока она ставила кипятиться воду в кухонном закутке, он разглядывал ее рабочий стол.
– Почему ты не пьешь алкоголь? – спросила Гита. – Из-за религии?
Он включил радиоприемник.
– Да я пробовал, просто меня это не увлекло. Я больше по табаку. Но дочка взяла с меня обещание, что я брошу, так что теперь позволяю себе всего одну биди по вечерам.
– Салони хочет, чтобы я с ней выпила.
– Не знал, что вы с Салонибен дружите.
– Когда-то дружили. Может, опять подружимся. Для меня самой это новость.
– Новости не всегда бывают плохими.
– Карем, я чувствую, что должна сказать тебе: тем вечером, у тебя, когда мы… ну…
– Да?
– Это было чудесно. – Она стрельнула в него глазами – хотела тем самым продемонстрировать самоиронию, показать, что сама над собой подшучивает, но получилось глупо и некрасиво. – Ну, пока я все не испортила.
– Ты ничего не портила.
На лице Гиты отразилось удивление, и Карем рассмеялся:
– Мы оба виноваты. Совместное, так сказать, фиаско. И кстати, то, что было до, мне тоже понравилось. Ты женщина прямолинейная, и я это уважаю.
Гита досадливо нахмурилась, но он был слишком занят собственными мыслями и тем, что собирался дальше сказать, поэтому продолжил:
– Я тоже буду прямолинейным. Я говорил, что мы друзья, Гита, и это чистая правда, но еще мы взрослые люди, и не буду скрывать, что у меня есть мотивы, выходящие за рамки дружеских, – глупо было бы это отрицать, да и жалко тратить время, которого у меня и так немного… Но это не значит, что наши отношения должны выйти за рамки дружеских. Мне в любом случае нравится с тобой общаться.
Гита сглотнула. Она вдруг поняла, что люди играют в такие игры не для развлечения, а потому, что в качестве альтернативы им ничего не оставалось бы, как раскрыть объятия и честно сказать: «Делай со мной что хочешь», – рискуя при этом нарваться на отказ.
Вода вскипела. Засыпав туда промытую чечевицу, Гита проговорила:
– Мне тоже нравится с тобой общаться. И ты прав: мы взрослые люди. Мои… мотивы, как и твои, выходят за рамки дружеских.
– Я так и думал.
Гита улыбнулась – со смирением и самоотречением, возникшими благодаря ее новому открытию.
– Что навело тебя на эту мысль? – спросила она. – То, что я чуть не откусила тебе язык, когда мы целовались?
Он рассмеялся – от души, но совсем не обидно:
– Да, это была недвусмысленная подсказка! Видишь? Прямолинейность работает.
– Так, значит, ты согласен… что все это останется между нами?
– Все это в любом случае только наше дело. Никого оно больше не касается.
– Да, верно. Очень хорошо, – кивнула Гита. – А в чем именно заключается… это наше дело?
– Я думаю, в том, что мы можем видеться друг с другом, когда захотим и когда у нас будет время. Ну и пооткусывать друг другу языки при желании тоже не возбраняется.
– А дальше? Что будет дальше?
– Э-э… решим по ходу. Как тебе такой ответ?
– Звучит неплохо. Даже хорошо.
Гита улыбнулась, и от того, что ей это удалось, одновременно возникли два чувства – облегчения и стыда, будто маятник закачался, так что голова закружилась.
– Покормлю Бандита.
Она слила воду и остудила чечевицу. Когда они с Каремом вернулись из кухонного закутка, пес немедленно забыл про своего заклятого врага – ящерицу – и набросился на угощение. А Гиту, присевшую на край кровати, тошнило при одной мысли о еде – ей казалось, что теперь она никогда уже не сможет проглотить ни кусочка.
Будущее сулило целый диапазон страхов. Еще месяц назад Гита была уверена, что впереди у нее скучная до зевоты жизнь, потом обрушилось осознание: то, что она совершила, изменит отмеренные ей одинокие дни навсегда. Но сегодня вечером она не испытывала ни тревоги, ни ужаса, ни вины – возникло странное оцепенение, онемение чувств, от которого на душе стало легко. И хотя Гита понимала, что долго это не продлится, сама по себе передышка была бесценным даром – она на такое и не надеялась. Но даже благодарность за этот дар была какой-то неявной, отвлеченной из-за онемения чувств. Надо было бы выпроводить Карема, чтобы не вовлекать его в свой кошмар, но мысли о том, что она останется наедине с воспоминаниями о событиях сегодняшнего вечера (слово «травма» казалось Гите слишком драматическим для описания пережитого, хотя подходило как нельзя более точно), хватило ей, чтобы спросить: