Королевы бандитов
Шрифт:
– Посидишь со мной? Не думаю, что сейчас я готова на большее… но не мог бы ты просто посидеть со мной немного?
Если Карем и удивился этой просьбе, то виду не подал:
– Конечно.
Он подтащил пластиковый стул поближе и сел рядом с ней. Взял ее руку, пристроил у себя на колене. Его ладонь была теплая и сухая; Гита даже услышала шорох, когда он погладил ее по руке. По телу разлилось блаженное умиротворение, от которого расслабились болезненно сведенные мышцы между лопатками. И тело на уровне каких-то инстинктов подсказало, что, если она сейчас вытянется на кровати, а он накроет ее лоб своей ладонью,
– Расскажи мне что-нибудь о ней.
– О ком? – спросил Карем, хотя и так знал ответ. – О Сарите?
– Да. Я помню ее в школе, но она была на пару лет старше, так что мы мало общались.
Карем молчал, и Гита добавила:
– Прости. Я, наверное, не должна о ней расспрашивать.
– Нет, что ты. Я люблю говорить о Сарите, особенно с детьми. Мне больно вспоминать о ней, но будет еще больнее, если дети ее забудут. Что тебе рассказать? – Он задумался. – Она страстно увлекалась политикой. И сама хотела в этом участвовать. Хотела быть политиком.
Гита отодвинулась подальше от края кровати, так, чтобы опереться спиной о стену, и ступни ее повисли в воздухе.
– Правда?
Карем тоже подовинул стул ближе к стене.
– Правда. Делать бижутерию она ненавидела – наверное, поэтому у нее так ужасно получалось. Но она фантастически умела общаться с людьми, кого угодно могла очаровать. Думаю, в политике она сумела бы многого добиться, если бы не рак… ну, ты знаешь.
– Мне очень жаль. Ее могли бы принять в деревенский совет, ведь сейчас действуют квоты для женщин.
– Ну, не знаю, как бы панчаят отнесся к присутствию в своих рядах мусульманки. Тем более из далитов.
Гита повернула к нему голову:
– Что?!
Карем кашлянул:
– Родители Сариты приняли ислам незадолго до ее рождения, потому что думали, что это поможет им изменить свой социальный статус. Но для них ничего не изменилось, тогда они решили переехать из своей деревни сюда и выдать себя за мусульман из высшей касты.
Гита вспомнила слова Фарах и тихо сказала:
– Но ведь в исламе нет каст.
Карем рассмеялся:
– В исламе нет. А в Индии есть.
– Девушки обычно выходят замуж за кого-то из местных или переезжают к жениху из другого города. Но ты сам переехал сюда за Саритой. Значит, ты знал ее раньше? Знал о том, что она далит?
– Да, знал. И мне это было не важно. Не надо на меня так смотреть, как будто я совершил нечто героическое. Хочу, чтобы ты поняла. Мне было не важно, что она далит, потому что у меня у самого ничего не было – ни семьи, ни работы, ни своего дома, а ее родители предложили мне все это в обмен на безопасность и заботу для их дочери. Звучит дико, но это была взаимовыгодная сделка. Наверное, большинство браков устраиваются именно так. После свадьбы мы довольно быстро подружились, потом возникло влечение, а после этого я уже не помню ни единого дня, когда бы не думал о том, что люблю ее.
У Гиты не было времени поразмыслить над этими его словами, потому что Карем продолжил:
– Сарита взяла с меня обещание, что я никогда не скажу детям, кто они. Она жалела о том, что родители в свое время рассказали ей об их происхождении, потому что с тех пор она вечно оглядывалась в страхе, что кто-нибудь окликнет ее и назовет самозванкой. Но мне кажется, я должен им сказать. Не хочу, чтобы они вечно боялись, но и чтобы стыдились, тоже не хочу. Или чтобы считали, что они лучше других. С другой стороны, я не считаю себя вправе нарушить данное Сарите слово.
– Тяжелый выбор. Но я уверена, ты примешь правильное решение. У тебя растут чудесные дети. – После долгого молчания Гита спросила: – А что Сарита думала о твоем бизнесе?
– Переживала. Мы оба переживали. А я – до сих пор. Но у нас не было другого источника дохода, а эта работа позволяла мне быть дома с Саритой и детьми, так что… – Он пожал плечами.
– Вы были счастливы?
– Гм, интересный вопрос. – Карем поскреб щетину на подбородке свободной рукой. – Скажем, хороших дней у нас было больше, чем плохих. Может, это и есть счастье?
– Вы ссорились?
– Конечно. – Карем догадался, о чем подумала Гита, поэтому добавил: – Но никогда не дрались. Я ее не бил.
– Но ведь все мужчины время от времени дают волю рукам. Это, в общем-то, и настоящими побоями назвать нельзя.
Карем помолчал.
– Нет, можно, – наконец произнес он. – Не пойми меня неправильно, наша жизнь с Саритой не была идеальной, даже близко. Порой мы больно ранили друг друга, но только словами… Нет, Гита, я ни разу не поднял на нее руку.
– А на детей?
– И на детей. Хотя иногда очень хочется влепить кому-нибудь из них подзатыльник. Меня в детстве не били, но шлепки я время от времени получал, и страх перед наказанием помог мне вырасти нормальным человеком. А эти маленькие деспоты ничего не боятся. Я думаю, можно быть хорошим отцом и шлепать своих детей. Но Сарита мне запретила, взяла с меня обещание, что я их пальцем не трону. И я это обещание держу.
– Я помню, мама тоже могла меня шлепнуть, если я не слушалась. Такое было раз или два. А отец никогда меня не трогал. Зато маму он при мне ударил пару раз. Но от этого я не стала меньше его любить. Не знаю, правильно это с моей стороны или нет.
В последнее время Гиту каждую ночь посещали новые воспоминания. Хотя «посещали» – неверное слово. Это не были внезапные вспышки памяти, удивлявшие ее своим появлением, нет. Каждое из таких воспоминаний она словно извлекала сама откуда-то с дальней полки и разглядывала с невозмутимым узнаванием. Тот единственный раз, когда они с Рамешем, вегетарианцы, попробовали курицу; было вкусно, но главное – это запретное действо словно бы связало их еще крепче. Вечно ускользавшее имя девочки-далит из школы, той самой девочки, которая получила высокую оценку по математике и которую они хором обвинили в мошенничестве. Ее звали Паял. И как они вдвоем с Салони решили избавиться от лобковых волос с помощью просроченного крема для эпиляции «Вит», но невнимательно прочитали инструкцию и чуть не сожгли себе клиторы (а потом еще кожа в паху ужасно зудела, когда волосы начали отрастать). Как отец принес настоящий шоколад на ее день рождения, как делал ей массаж ступней, когда она болела, как отхлестал по щекам мать за какую-то ерунду, хотя причиной было скорее его дурное настроение, чем ее недоработка по хозяйству. Быть может, проще быть хорошим отцом, чем достойным мужем?