Короли побежденных
Шрифт:
Тут она заплакала наконец. Я никогда не видел, чтобы так плакали: не навзрыд даже, а на разрыв, что ли. Или нет, видел однажды, когда у роженицы ребеночек встал поперек. Я просто сгреб ее за плечи, прижал к себе, и мы так сидели. Уменя, кажется, тоже глаза были мокрые. Пока мы умеем плакать, мы еще можем жить.
Потом она успокоилась, протянула мне платок, а я ей — стакан.
— Выпей, королева. Надо поспать.
Она взяла,
Потом сказала:
— Да рассеются наши враги, не оставив потомства! — и выпила.
Я сидел рядом, ждал, когда она заснет, и думал о Лизе, своей жене. Теперь я знал, что, если понадобится, я разберу крепость по камешку.
Потом вернулся в посольство. Господин Арнульф тут же пристал с расспросами, что да как. Я ответил:
— Королева Мэй просила передать, что готова предстать перед судом хоть завтра.
— Но она в своем уме?
Я пожал плечами:
— Кто может знать. Я в этом не много понимаю. Вот если роды принять — другое дело.
Посол посмотрел на меня безумным взглядом и велел убираться.
Глава 9
Три дня работа валилась у Рейнольда из рук, на четвертый он наконец сел разбирать бумаги. Все-таки тарды умеют напутать. Лучшие в своем роде. Впрочем, спешить некуда. Новые серьги в ящике стола, наведет порядок и опять пойдет свататься.
— Привет! — услышал он вдруг из-за плеча. — Ты что, ревизию проводишь? Молодец, своевременно.
Рейнольд поднял голову, прищурился. Кто мог зайти сюда без приглашения? Ну конечно, кузен тут как тут. Принесла нелегкая. Неужели родичи уже пронюхали про сватовство и отказ?
— Привет, ты не мог бы зайти позднее, скажем, завтра? У меня и правда много работы.
— Да я на минутку. Слышал последние новости?
— Это какие? Сам знаешь, новостей всегда много, и все последние.
— Вчера арестовали Гуннара, тардского принца, а вечером — королеву, за измену Императору. Попутно выяснилось, что Ашен теперь принадлежит тардам. Брат ее проклял. Правильно говорят: «Коль крадешь — не попадайся». Только вот что меня беспокоит: как же ты вернешь теперь те двадцать тысяч марок? Да и доходы с Ашена… Эй, что с тобой?
Рейнольд встал из-за стола, не слушая кузена, подошел к полке, взял в руки ту самую вазочку белую с голубой глазурью. В голове у него сейчас было так ясно, так светло, как никогда прежде.
«Так вот что нашел тогда посол. Расписку. Королева припугнула посла, а пугать было нечем. Бумаги я ей не дал. А он достал расписку и припугнул ее. Да еще как! Теперь понятно.
Только… Если бы только это было понятно теперь!»
Он рассеянно крутил вазочку в руках. Узор то возникал из небытия во всем своем совершенстве, то расплывался. На расстоянии вытянутой руки вазочка становилась просто белым пятном, словно чье-то лицо. А мысли все бежали, простые, точные, беспощадные.
«Вот так. Так все просто, оказывается. Королеву арестовали,
А ведь я мог бы на ней жениться. И не ради короны. За каким бесом мне, в самом деле, корона? А просто так, просто, чтобы смотреть, как она просыпается, как смеется, танцует, глядится в зеркало. И самому смеяться, целовать ее, сажать на колени и тратить на нее деньги, не считая. Но все уже, поздно. Раз-два-три, продано».
Ростовщик размахнулся и запустил вазочку в камин. Она ударилась об угол, тихо вскрикнула и рассыпалась на мелкие осколки.
Кузен понял, что ему не хочется так рано расставаться с жизнью, и поспешно пробормотал:
— Ты извини, я побегу, зайду завтра.
— Конечно, заходи.
В ответ только хлопнула внизу дверь. Рейнольд сел на ковер и уронил голову на руки.
Эрвинд дал мне слово, что не будет кончать с собой путем лежания и глядения в потолок. По моей персональной просьбе.
Сегодня отправился проведать королеву. На улице меня кто-то окликнул. Оборачиваюсь — это тот мальчишка-аристократ. Только его не хватало! Хотел сделать вид, что не узнаю, но он вцепился в меня, будто клещами.
— Сударь, подождать! Прошу вас, подождать!
По— тардски он говорит чуть лучше, чем я по-асенски.
Спрашиваю:
— Что вам нужно от меня?
А он в ответ:
— Виноват я.
Я говорю:
— Я знаю.
А он:
— Нет. Все хуже. Я не понял, честно, не понял ничего. Думаю: ступенька. Женюсь — будет много власти, можно много торговать, много обманывать. Потом вижу: она другая, другая, чем прочие, понимаете? Я не понял. Хотел схитрить опять. Не видел. Она — для меня была, понимаете? Мне надо ей все отдать. Все, что есть. Нет. Думаю о себе. Думаю: хитрее ее, хитрее всех. Я даже лица никогда не видел. Всегда — далеко. Теперь — пусть все пропадет. Только увидеть. Не прощение, не надо. Только пусть знает — я знаю. Я виноват. Я все сделаю, чтоб лучше. Пусть знает. Скажите только…
Я, честно говоря, не знал, смеяться или плакать. Чего я только за эти дни не перевидал: испуганного посла, злого Эрвинда, плачущую королеву. Теперь посреди площади меня хватает за рукава аристократ и по-собачьи заглядывает в глаза. Жалко, посол не видит. Впрочем, я тут же сообразил: посол-то, может, и не видит, но лишних глаз вокруг больше чем надо. Как бы, мне эта исповедь не вышла боком! Поэтому я велел ему замолчать, надвинул на уши шляпу, дал в руки свой сундук и повел к королеве. В самом деле, хватит мне, почти что лейб-медику, таскать тяжести!