Короля играет свита
Шрифт:
— Ты забываешь, душенька, что я повенчан со святой церковью. Наши обеты неразрешимы, — пробормотал аббат, щекоча поцелуями, обнаженные плечи молодой женщины и спускаясь к груди, с которой все ниже сползало кружево пеньюара.
— Но ведь Юлий Литта получил соизволение папы на брак с Екатериной Скавронской, а он тоже был монах, бальи Мальтийского ордена, и тоже полагал сначала, что его обеты неразрешимы, — возразила княгиня, вжимаясь в бедра священника своими так, что белые кружева пеньюара и черные складки сутаны смешались, будто были частями одного одеяния.
— Но я не бальи Литта, а ты не миллионерша Скавронская, — промурлыкал Флориан, внезапно поворачивая княгиню к себе спиной и вынуждая ее опуститься на колени. Потом он сгреб сзади полы пеньюара… и более Алексей не видел ни рыжеватой головы, ни хорошенького личика княгини Eudoxy, a видел только ее бело-розовые, пухленькие, нагие бедра да приветливую улыбку отца Флориана — совершенно как у балетных танцовщиков, к лицам которых улыбка как бы приклеивается. И, словно исполняя некие па, аббат с силой качался взад и вперед, взад и вперед…
— Ну, что? — жадно спросил Прошка, когда Алексей сполз наконец со стремянки.
— Видал? Чего видал? Было дело? Понужал он ее али нет? Крепко понужал?
— Ой, погоди, — слабо отмахнулся наш герой и припал к стене, словно не в силах более и шагу шагнуть.
— И в самом деле — ноги подгибались. Сердце колотилось как бешеное. Зажмурился, но видение не исчезало. Однако не колыханье белых и черных складок, не скотская похоть и скучающее распутство повергли его почти в беспамятство — совсем нет!
Вспомнил, как она осторожно скользнула губами по его губам, словно пробуя их на вкус или опасаясь спугнуть его этими сперва легкими, потом все более страстными прикосновениями к его языку… и как потом запрокинулось ее лицо, как странно, беспомощно дрогнули сомкнутые веки, какую власть ощутил вдруг он, какую почти божественную силу, когда она протяжно, с болью вздохнула: “О мой хороший, радость моя…” Тихий стон ее вспомнил, слившийся с его стоном…
И вонзил ногти в ладони, чтобы не вскрикнуть от боли, от безнадежности:
“Неужели никогда, неужели никогда больше не увижу ее?”
Февраль 1801 года.
История эта началась еще в январе 1798 года, когда императрица Мария Федоровна готовилась стать матерью десятого младенца. Императору Павлу представлялась в Зимнем дворце депутация петербургских старообрядцев — для выражения чувства признательности за оказываемое им покровительство.
Купец Малов преподнес императору древнюю икону Михаила-архангела в драгоценной златокованой ризе. Иногда Павел охотно вспоминал, что он все-таки православного вероисповедания, правит православной страной. Икона была поставлена в кабинете государя, а перед нею затеплена лампада.
В сумерки этого дня Павел, возвратись в свой кабинет с половины супруги, состояние здоровья которой внушало ему серьезные опасения, сел в кресло у стола в глубокой задумчивости и устремил глаза на икону.
Внезапно тихий шорох пробудил его от задумчивости. Он оглянулся: у дверей стоял старик в монашеской рясе, с красивым лицом, изборожденным морщинами, с длинной седой бородой, с кротким, приветливым взглядом.
— Как ты сюда попал? — вскочил Павел.
— Кто ты таков? Что тебе нужно?
— Супруга твоя, — молвил тот, не отвечая, — подарит тебя сыном Михаилом. Этим же именем архангела ты наречешь дворец, который строишь на месте своего рождения.
Помни слова мои: “Дому твоему подобает святыня господня в долготу дней”. И таинственный гость исчез, как показалось государю, за дверью…
28 января императрица разрешилась от бремени сыном, и по желанию Павла I наследнику было дано имя Михаил… Надобно сказать, что император был весьма склонен к мистицизму.
Эта склонность поддерживалась в нем масонско — иезуитским окружением, истерической религиозностью, расстроенным воображением, тем страхом за свою жизнь, в состоянии которого он постоянно находился. Участь убитого отца, участь вообще всех свергнутых и убитых царей была его навязчивой идеей и никогда не выходила у него из головы.
Слова, сказанные удивительным гостем, (а по мнению Павла выходило, что гостем этим был сам святой Михаил!), запали ему в душу. “Дому твоему подобает святыня в долготу дней!” Он черпал бодрость в каждом звуке этих слов, пытаясь проникнуться надеждой. Долгота дней!
Долгота дней! Пророчество надобно исполнить как можно скорее.
И вот на том самом месте, где некогда находился деревянный Летний дворец императрицы Елизаветы Петровны, было начато строительство Михайловского замка, и говорят, никогда ни при какой постройке не было более бесстыдного воровства!
Главным архитектором его был Бренна, maistre maЈon italien [38] , как его называл граф Станислав Потоцкий, вывезший его из Италии.
Бренна совершенно беспрецедентно нажился на этом строительстве и оставил дочери и ее детям (ставшим русскими дипломатами) огромное состояние.
При тех огромных суммах, которые выделяла “особая экспедиция для строения” (791 200 рублей единовременно и 1 273 871 рубль ежегодно), материалов на строительство вечно недоставало.
38
Итальянских каменных дел мастер (Франц).
Доходило до того, что мрамор и камни брали от строившегося в ту пору (начатого еще при Екатерине) Исаакиевского собора, который после этого стали достраивать из кирпича.
По этому поводу известный своими проказами, стихами, остротами поэт Алексей Копьев написал такую стихотворную шуточку:
Се памятник двух царств, обоим столь приличный
Основа его мраморна, а верх — кирпичный!
Когда стихотворение сделалось известно императору, он счёл его оскорбительным и в тот же день приказал зачислить Копьева в один из армейских полков солдатом.