Короля играет свита
Шрифт:
Слово “ваш” было подчеркнуто двумя жирными чертами, как будто мало было всего того, что в приступе отчаянного самоотречения написал будущий русский государь.
Пален хотел бросить опасное письмо в камин, однако одумался и спрятал на груди, у сердца. И вдруг рухнул в первое попавшееся кресло, как будто ноги мгновенно отказали ему. Он не страдал избытком воображения, однако стоило представить, как Павел прочел бы это письмо…
Насчет будущего “совместного царствования” пока еще писано вилами на воде, но сегодня, как никогда раньше, великий князь Александр и первый министр граф фон дер Пален были близки к тому, чтобы совместно взойти на эшафот. И никакой pfiffig не помог бы!
Сердцебиение постепенно улеглось, министр дышал ровнее, спокойнее. Он мог быть вполне доволен сейчас: благополучно завершилась одна из самых сложных интриг, задуманных и воплощенных этим непревзойденным интриганом. Блистательная провокация принесла свои ожидаемые плоды! Однако Петр Алексеевич отчего-то был невесел. В свои шестьдесят он видел в лицо столько образчиков подлости, эгоизма и лицемерия! И вот столкнулся с новым. Александр… да что хотеть от него? Страх за собственную жизнь, инстинкт самосохранения — самый сильный движитель человеческой натуры. Ну удивительно ли, что решающим фактором для великого князя явилось намерение отца арестовать его? Что бы он там ни написал в этом запальчивом письме, вовсе не боль за судьбу страны, а страх за собственную жизнь вынудил Александра встать в ряды заговорщиков, которые…
Пален прекрасно понимал: какие бы честолюбивые устремления ни влекли на опасное предприятие Платона Зубова, Никиту Панина, генерала Беннигсена, Петра Талызина и всех прочих, они разобьются о несокрушимую каменную стену, имя которой — Александр. Сделавшись императором, он постарается расквитаться с людьми, которые вовлекли его в заговор. Этот человек по натуре своей непременно должен сыскать виноватых, которые подталкивали его к тому или иному опасному шагу. Сейчас виноват отец — отец должен быть убит. Ну а потом, когда ему понадобится доказать, что руки его чисты и одежды белы…
“Боже, спаси тех, кто расчистит этому человеку путь к трону. Боже, спаси Россию!” — подумал Пален и тихо, печально засмеялся: ну не шутка ли фортуны, что во главе заговора против императора оказался самый обласканный им человек? Наверное, его назовут неблагодарным предателем. А ведь это означает только одно: pfiffig, хладнокровный, надменный, загадочный Пален — курляндец, лютеранин! — единственный из всех заговорщиков не ждал никаких благ для себя, не ждал благодарности от нового императора.
И даже если бы кто-то сообщил ему сейчас, что он будет убит вместе с Павлом, это не остановило бы Палена. Он единственный из всех думал прежде всего о державе. О православной России.
Май 1801 года.
Маскарад был уже в разгаре, когда карета князя Каразина ворвалась в настежь распахнутые ворота роскошного дворца на Морской и понеслась по аллее, увешанной разнообразными причудливыми фонариками, от которых вокруг было светло как днем, и всякий гость мог видеть, что затянувшаяся, холодная весна не властна над этим роскошным садом, в котором уже вовсю цвели вишневые и яблоневые деревья, сирень, даже миндаль и розы, розы, чудесные, бархатные розы!
Журчали фонтаны, меж зарослей сквозили очертания редкостных мраморных статуй, по заказу хозяина вывезенных из Афин и Рима, и чудилось: среди волшебно расцветших дерев бродят гости, которые не осмеливаются войти в залу и взглянуть на царившее там великолепие. Потому что если зрелище пышного сада изумляло, то убранство дома просто-таки сбивало с ног.
Все мыслимые и немыслимые, представимые и непредставимые изыски богатейшей фантазии и баснословного состояния были представлены на этом прощальном балу, который давал петербургской знати светлейший князь Римской империи Платон Александрович Зубов — последняя любовь великой императрицы Екатерины, человек, озаривший счастьем ее последние, ее осенние дни, ныне — член Государственного совета и начальник кадетского корпуса.
Платона Зубова называли оголтелым честолюбцем, приводя в доказательство несусветно пышный титул, который он сам для себя некогда придумал: “Светлейший князь, генерал-фельдцейхмейстер, над фортификациями генеральный директор, главно — начальствующий флотом Черноморским, Возне-сенекою легкою конницею и Черноморским казачьим войском, генерал от инфантерии, генерал — адъютант, шеф кавалергардского корпуса, Екатеринославский, Вознесенский и Таврический генерал-губернатор, член Государственной Военной коллегии, почетный благотворитель Императорского воспитательного дома и почетный любитель Академии художеств”.
До сих пор жила в памяти его гениальная по патриотической смелости и в то же время незрелая по безрассудству задумка — овладеть Персией и всем Востоком до Тибета: это стоило России войны 1796 года.
Над ним втихомолку посмеивались, особенно над упоением своей внешностью, которая и сейчас, в его 38 лет, умела вскружить головы прекрасных дам. И его побаивались — как человека, который не побоялся взвалить на свои изнеженные плечи страшный груз ответственности за государство и обагрить руки в крови прежнего императора, — чтобы посадить на трон его сына, по воле которого Платону Зубову предстояло завтра поутру покинуть пределы России. Уехать столь же бесповоротно, безвозвратно, как принужден был сделать это граф Пален, а еще раньше — братья Платона Зубова, Николай и Валерьян, также принимавшие участие в событиях 11 марта.
Словом, это был прощальный бал, и хотя многих изумляло, что хозяин решил устроить именно маскарад, мысль его была, в общем-то, понятна. Под масками не разглядишь истинного выражения лиц, не увидишь злорадства, ехидства, зависти, мстительности. Маски все одинаково дружелюбны, веселы, лукавы и беспечны. Очевидно, именно это общее впечатление безудержной радости и хотел запомнить князь Платон на прощанье. А какие там кипят чувства, что варится в этом многолюдном котле — не столь важно. Чего не знаешь, то не помешает!
Котел и в самом деле кипел. Танцевали вальс — бешено популярный в Европе, запрещенный в России при императоре Павле наряду с другими новинками как “порождение революции”, но вот-вот, совсем недавно, разрешенный Александром. Им наслаждались тем более самозабвенно, что мода маскарада — вольна и свободна, а потому дамы с восторгом облачились в пышные, разлетающиеся юбки, забыв о сковывающих движения, чрезмерно узких и облегающих, словно перчатки, платьях а ля antic, которые теперь только и носили в высшем свете, тем паче при дворе.