Коромысло Дьявола
Шрифт:
Меж тем секулярам недоступны благовестные откровения и прозрения без вмешательства истинно реального или не менее действенного едва ли не ложного воображаемого посредничества в вышних. Как ни парадоксально, в этом им помогают нечестиво языческие людские эвгемерические представления о некоем богоподобии телесной ипостаси Христа Спасителя, иже с Ним олицетворенной Приснодевы Матери Божьей и канонизированных, произведенных в святые праведников, страстотерпцев, великомучеников от мира и века своего. Возможно, тем самым Божий Промысл готовит мирян ко Второму пришествию Иисуса
Носителям Благодати Господней об этом присновзято и во веки веков не судить в самомнении. Мы смиренно склоняемся, рыцарь Филипп, пред неразрешимыми вопросами, на какие дать ответ благоугодно лишь Господу Богу нашему Вседержителю. Буде таковое произойдет в сверхрациональном откровении и прозрении.
Тако же ипостась Богочеловека и Сына человеческого по-прежнему для нас остается целостно неопределенной, с величайшими трудами постижимой в эпигностическом познании и осмыслении…
Секулярные измышления о некоем определенно материализованном божественном подобии и образе каждой по отдельности тварной человеческой плоти мы с негодованием отвергаем, рыцарь Филипп. Как и беспомощные рационалистические попытки в докетизме или в монофизитстве огулом отыскать рассудочные обоснования Первого пришествия Мессии.
Кстати, мой друг, суетным умозрительным тезисом о непорочном зачатии младенца Иисуса мы обязаны религиозным философам, самонадеянно назвавшимся христианскими гностиками во II веке от Рождества Христова. Таким несообразным манером и несуразным макаром они пытались найти какой-либо материальный базис для тщетных умозаключений об эонах-посредниках между Богом и людьми.
Мне кажется, им было бы уместно дополнить оное материалистическое зачатие вне биологического посредничества мужского детородного органа каким-нибудь хирургическим кесаревым сечением, извлекая на свет Божий новорожденного богоравного евгемерического царя Иудеи, Галилеи, Израиля и шара земного…
Ох и много же обрядовых странностей и экклезиастических несуразностей почерпнуло каноническое церковное предание от первых раннехристианских еретиков!..
— Пал Семеныч, а кто из гностиков терминологически ввел понятие о ереси как особом-де вероучении, занимающемся поисками так ими называемых лучших истин?
— С особенным удовольствием отвечу на ваш вопрос, требующий глубокого изучения и прорицания христианских древностей…
Не угодно ли сигару, мой друг?..
«Курить вредно, и в самолете нонеча не полагается правилами для путешествующих воздушным транспортом…»
Филипп потянулся было за планшеткой. Вовсе не для того, чтобы записать недавно изреченные кое-какие оригинальные идеи Павла Семеновича, их-то он отлично помнил. Отнюдь, не мешало бы оформить, уяснить для себя самого собственные мысли по высказанным ранее поводам и случаям…
Позднее он понял, отчего в небе над Атлантикой не смог отмахнуться от той череды кровавых воспоминаний, увиденных неделю назад. Неосознанно и безотчетно.
«А вспоминать-то надо! В спокойной обстановке салона бизнес-класса дать себе отчет. Может, на какие-нибудь важные детали внимания давеча не обратил, олух?»
Как рыцарь-адепт Рандольфо изгонял Дьявола из толпы сектантов-еретиков, одержимых манией тошнотворного каннибализма и зверского самопожирания, рыцарь-неофит Филипп в ипостаси инквизитора безучастно наблюдал в ходе видения, однажды его настигшего по дороге к прецептору Павлу.
Помнится, дело было жарким утром верхом на мерине Карамазе…
«Достоевский, из рака ноги!» — только и успел подумать Филипп, прежде чем погрузиться в ту безотрадную натуралистическую визионику, «ети ее по кумполу».
Оно как раз оказалось тем первым видением, каким рыцарю Филиппу стало дозволено не делиться с прецептором и арматором, согласно орденским правилам для неофитов шестого круга посвящения.
«А надо было бы, сударь мой, рассказать им и показать. Для пользы дела. Втроем-то соображать легче. Во, где гордыня неофитская!..»
Воспользовавшись уроками прецептора Павла, рыцарь Филипп отсек излишнюю детализацию и благополучно добрался до финального эпизода, где адепт Рандольфо вошел в банковское хранилище. Далее по сюжету им вдвоем предстояло сесть спиной к видеокамере, достать меч Регул, по-арматорски извлечь из него два изумруда-апотропея. Словно бы прощаясь, долго смотреть на них или размышлять о чем-то постороннем…
Теперь же вроде бы ниотколь всплывает общее воспоминание о том, как примерно 60 лет тому назад синьор Альберини запер на ключ банковскую ячейку и вышел на улицу. Там он подозвал такси, распорядился ехать в направлении римского Колизея и расслабился на заднем сиденье.
«Ага! Правильно, что аккуратно мы с Никой вскрывали ячейку, сейчас узнаем, куда от нее ключик наш прославленный дедуля спрятал, заховал…»
Вдруг сверхчеткое эйдетическое изображение перед мысленным взором Филиппа Ирнеева словно подернулось подслеповатой дымкой, обесцветилось тусклыми реальными полутонами. Тотчас Рандольфо Альберини как бы приобрел дикую близорукость и дальтонизм.
Двойное или даже тройное зрение, если учесть дополнительную оптическую реальность компьютера, потому что сию же секунду Филипп попытался избавиться от меморизированной эйдетики, вообще вывело его восприятие из фокусировки.
Кто куда смотрел и кто чего видел, несколько секунд Филипп не мог ни понять, ни разобрать… Всяческие виды от первого и от третьего лица физически, «из рака ноги!», интерферировали, оптически шли противными пятнами и полосами, гнусно расплывавшимися перед глазами.
Как только изображение опять вошло в фокус, рыцарь Филипп ошеломленно осознал: он, «мадре миа!» от третьего лица адепта Рандольфо рассматривает в четкой апперцепции совершенно иное окружение.
«Ну дела!!! Видение внутри видения… Господи, помилуй мя, грешного!»
Новое изображение ничего общего не имеет с городскими улицами, прохожими, автомобилями образца середины прошлого века. Куда-то подевался и салон древнего «фиата» вместе с болтливым романским таксистом…
«Оба-на! Оба-два и ать-два оба провалились в третье видение. Позвольте, но откуда рыцарю Рандольфо знать прецептора Павла?..»