Корона и эшафот
Шрифт:
Хозяином положения стала революционная Коммуна. Она возглавила восстание народа и привела его к победе. Члены Коммуны явились в Законодательное собрание и здесь от имени победившего народа продиктовали Собранию его волю.
Людовик XVI лишался трона. Собрание назначило ему резиденцией Люксембургский дворец, но Коммуна своей властью арестовала его и заключила в замок Тампль. Был декретирован созыв национального Конвента, избираемого двухстепенными выборами всеми мужчинами, достигшими 21 года. Старые министры короля были уволены, и Собрание назначило новый Временный исполнительный совет. В своем большинстве совет состоял из жирондистов, но министром юстиции был назначен монтаньяр Дантон. Камилл Демулен в эти дни писал: «Мой друг Дантон, милостью пушек, стал министром юстиции; этот кровавый день должен был для нас обоих кончиться нашим возвышением к власти или к виселице».
10 августа победило народное восстание. Его важнейшим непосредственным результатом было свержение тысячелетней монархии и ликвидация антидемократической системы, установленной конституцией 1791 года.
Сила революции состояла в том, что она была движением широчайших масс, революционной
Народное восстание 10 августа 1792 года изменило соотношение классов во Французской революции.
10 августа была фактически свергнута не только монархия, но и политическое господство фейянской крупной буржуазии. Лафайет, узнав о происшедшем 10 августа, пытался поднять армию и повести ее на Париж. Потерпев неудачу, он бежал из Франции. Другие вожди фейянов также бежали за границу.
Руководящая роль в Законодательном собрании перешла к жирондистам. Центр, поддерживавший раньше фейянов, теперь отдавал свои голоса жирондистской партии.
Но восстание 10 августа, позволившее жирондистам занять командные позиции, было совершено вопреки жирондистам. Непосредственное руководство народным восстанием 10 августа принадлежало Коммуне и ее политическим организаторам — якобинцам-монтаньярам. И наряду с двумя органами власти — Законодательным собранием и Исполнительным советом, после 10 августа третий орган власти — революционная Коммуна, опиравшаяся на революционный народ.
20 сентября 1792 года собрался Национальный Конвент, избранный на основе всеобщего избирательного права. В Конвент вошли видные якобинцы: Робеспьер, Марат, Дантон, Сен-Жюст и другие. Всего якобинцы получили в Конвенте примерно 100 мест. Жирондисты, потерпев поражение в Париже, собрали больше голосов в провинции, они получили 165 депутатских мандатов. Остальные депутаты, не примыкавшие ни к одной партии и прозванные «болотом», шли за тем, кто был в данный момент сильнее.
Основная политическая борьба в Конвенте развернулась между якобинцами (Гора) и жирондистами. Сущность ее, как и ранее, заключалась в том, что первые стремились обеспечить дальнейшее развитие революции, а вторые — затормозить ее.
Жирондисты открыто выражали свое недоверие и враждебность революционной столице и Коммуне. Они пытались создать департаментскую стражу — вооруженную силу из провинции, противостоящую революционному Парижу. «Париж должен пользоваться одной восемьдесят третьей влияния, так же как и всякий другой департамент», — заявил в Конвенте жирондист Ласурс. Назначив перевыборы Коммуны, жирондисты рассчитывали на успех, но потерпели поражение. Новый состав Коммуны, собравшийся в декабре 1792 года, был еще более революционным. Прокурором Коммуны был избран Шометт — защитник интересов плебейства.
Якобинский клуб после очищения от фейянов и жирондистов окончательно определился как политическая организация революционной демократии.
Из многочисленных вопросов, служивших предметом полемики между Горой и Жирондой, к концу 1792 года наибольшую остроту приобрел вопрос о судьбе короля. Как поступить с королем? Со времени заключения Людовика XVI в Тампль этот вопрос ждал своего разрешения. Измена короля была очевидна. Но в ноябре 1792 года в тайном шкафу в стене Тюильри были найдены и документальные доказательства его сообщничества с врагами Франции: секретная переписка с иностранными дворами и эмигрантами, различные контрреволюционные и интервенционистские планы и т. п. Еще ранее этого — в сентябре и октябре — различные народные общества в Париже и провинции, и в особенности парижская Коммуна, стали требовать от Конвента суда над королем.
Манфред А. 3.
Великая французская буржуазная революция. M., 1956.
К. Н. Беркова
Суд над королем Франции Людовиком XVI
На пороге деятельности Национального Конвента его ожидал знаменитый процесс, который вскоре приковал к себе внимание всего цивилизованного мира: это был процесс Людовика XVI.
Законодательное собрание завещало Конвенту две задачи: решение судьбы монархии и решение участи монарха. Декретом 21 сентября Конвент покончил с первой. Была ли разрешена вторая низложением короля? Разумеется, нет. Изображая тогдашнее положение Франции, Карлейль говорит: «В 1792 году французская нация, повергнув отчаянным усилием страшного Голиафа, который рос и развивался в продолжение десяти веков, невольно смотрела на подобную победу отчасти как на чудесный сон, и, хотя скованный гигант лежал распростертый на земле, покрывая своим телом огромное пространство, она не могла удержаться от страха, как бы он не поднялся вдруг и не стал пожирать людей». Тысячелетний Голиаф — монархия — был низвергнут и побежден; но его дух, казалось, поселился в Тампле, чтобы из глубины своей темницы грозить Франции новыми бедствиями. Дух этот воплотился в недалеком, слабохарактерном человеке, который во времена своего блеска чуть не всецело был поглощен охотой и слесарным мастерством, а в заключении — молитвой и семейными делами. Одно слово «ничего» (то есть ничего не добыл на охоте), которым он отметил в своем дневнике 14 июля 1789 года, характеризует его больше, чем целые тома красноречивых рассуждений. Но при всей своей ограниченности и природном добродушии этот человек был королем,а следовательно, — олицетворением всех сил прошлого, поднимавшихся против революционной Франции: во имя его интриговали эмигранты при иностранных дворах; во имя его вело свою подпольную деятельность непокорное духовенство; во имя его надвигались со всех сторон несметные полчища врагов. Если представить себе тот огненный круг, в котором вращалась новорожденная республика, то эпитеты «тиран» и «кровопийца», обращенные к Людовику лучшими людьми эпохи, перестают казаться преувеличенными и смешными. Воспитанный на идеях абсолютизма и лишенный и тени политического чутья, Людовик не мог ни добровольно отказаться от трона, ни стать конституционным монархом, подчинившись требованиям момента; с тех пор как корона «божьей милостью» покачнулась на его голове, он слепо стремился удержать ее. Уже бегство в Варенн обнаружило сношения короля с иностранными правительствами и эмигрантами; это, конечно, не могло не отозваться на отношении к нему народа — ему перестали доверять. Это недоверие постепенно переходило в озлобление. При каждой новой попытке контрреволюционеров Людовик, как центр и естественная опора реакции, навлекал на себя все больше подозрений. Еще никому не было известно, что в то самое время, как французский король перед лицом всего мира объявлял войну Австрии, его тайный агент, Малле дю Цан, спешил с секретными инструкциями к австрийскому и прусскому дворам; но многие уже были уверены в том, что ни пильницкий, ни кобленцский, ни брауншвейгский манифесты не обошлись без участия Людовика. Злополучный брауншвейгский манифест особенно обострил положение дел; после революции 10 августа чувство неприязни к узнику Тампля начало выливаться во враждебных манифестациях. Его уже называли не иначе как Капетом — по имени его предков; на улицах и площадях порой раздавались зловещие крики: «На гильотину Капета!» Депутации от секций, являвшиеся к парижской Коммуне, выражали то же настроение. Измена и казнь Людовика были предметом драматических сцен, которые разыгрывались бродячими актерами. Якобинский клуб энергично требовал суда над низложенным королем. «Вопрос о суде без конца откладывается в Конвенте, — воскликнул один якобинец на заседании клуба. — Я требую, чтобы мы самым решительным образом выдвигали на очередь этот вопрос, пока не будет казнена вся семья бывшего короля. Когда эти головы слетят с плеч, всякие беспорядки прекратятся!» Таким образом, суд над Людовиком XVIстановился общенародным лозунгом.
Для членов Национального Конвента, как и для всех французов, уже не могло оставаться сомнения, что король вероломно нарушил ту самую конституцию, на верность которой он не раз торжественно присягал. Однако Конвент все еще не решался возбудить обвинения против Людовика.
1 октября в Конвент явилась депутация от Комитета надзора Коммуны и представила весьма важные документы, найденные при обыске в бюро цивильного листа. Эти документы неопровержимо доказывали сношения короля с эмигрантами и иностранными кабинетами; целая сеть интриг и подкупов всплыла наружу; открылось, что двор израсходовал около полутора миллиона ливров на подкуп депутатов Законодательного собрания. Сообщение Коммуны вызвало в Конвенте взрыв негодования. Дальнейшие колебания теперь являлись преступными. Конвент решил выяснить, на основании найденных документов, степень виновности короля, а также вопрос о его подсудности, то есть подлежит ли король суду, и если да, то каков должен быть состав этого суда. Разработка первого вопроса была поручена экстраординарной Комиссии Двадцати четырех, второго — Комитету законодательства. 6 ноября Дюфриш-Валазе представил доклад от имени Комиссии Двадцати четырех.
Доклад Валазе развертывал картину измен и подкупов двора, направленных на восстановление абсолютизма. Среди документов, представленных Коммуной, находились точные отчеты Булье, которые раскрывали до мельчайших подробностей организацию бегства в Варенн и военные приготовления в лагере Монмеди [8] . Из них видно было, что эта неудачная экспедиция обошлась цивильному листу в 6 миллионов 66 тысяч 800 ливров. Заметка в одном из этих отчетов: «Передано Monsiere, брату короля, по его приказанию, шестьсот семьдесят тысяч ливров» — заставляла подозревать, что король содействовал бегству графа Прованского. Мало того, тот же отчет, помеченный 15 декабря 1791 года, изобличал Людовика XVI в тайных сношениях с прусским двором; оказывалось, что король, прежде чем громко высказаться за войну во Франции, под сурдинку подготовлял к ней иностранные кабинеты. В то же время он организовывал военную силу, на которую мог бы опереться в случае открытия военных действий. Конституция 1791 года назначала королю сверх его швейцарской гвардии лейб-гвардию в тысячу восемьсот человек. Он увеличил ее до шести тысяч и поставил во главе ее ярого абсолютиста, герцога де Бриссака. Узнав об этом, Законодательное собрание немедленно распустило лейб-гвардию и отдало де Бриссака под суд. Но король снова создал ее в Кобленце и продолжал содержать на жалованье. В самой Франции, вопреки конституции, производился набор рекрутов, тайком от Законодательного собрания. Так, квитанции некоего Жилля свидетельствовали о получении им весной 1792 года крупной суммы на содержание отряда рекрутов, по одной тысячи двести ливров в год на каждого. Вообще король не стеснялся в расходах для достижения своих целей: он щедро сыпал золотом на контрреволюционную агитацию, на подкуп депутатов Национального собрания и субсидии роялистской прессе, на поддержку эмигрантов и отвергавших присягу священников; он выдавал значительную пенсию вдове маркиза Фавра, казненного в 1790 году по обвинению в контрреволюционном заговоре, выражая, таким образом, свое сочувствие врагам революции. Чтобы добыть средства на эти огромные издержки, двор старался сбросить с цивильного листа другие, с его точки зрения излишние. Некоторые документы обнаруживали тщетные попытки провести декрет, которым многие расходы цивильного листа переносились на общественный счет. На эти попытки было израсходовано около полутора миллиона ливров.
8
Французский городок на бельгийской границе, где Булье со своей армией ждал бежавшего короля, чтобы оттуда вместе с ним двинуться на Париж.