Корона и эшафот
Шрифт:
Граждане, как поясняют друг друга сопоставляемые таким образом тексты конституции, какой свет проливают они на интересующий нас вопрос!
Но я продолжаю. Король, вступивший в разряд граждан, может быть предан суду, как и всякий гражданин. Но за какие действия? За действия, совершенные после его отречения. Следовательно, за предшествующиедействия он не может быть предан суду в том смысле, в каком обыкновенно употребляется это слово. За эти последние деяния он наказуется лишь предполагаемым отречением от трона. Вот все, что имела в виду конституция; и мы должны оставаться на ее почве.
Надо отметить, что в этом отношении закон не делает никакой разницы между Законодательным собранием и королем.
Перехожу к приложению этих принципов. К Людовику предъявлено обвинение; он обвиняется от имени нации во многих преступлениях. Одно из двух: или эти преступления предусмотрены конституцией, или не предусмотрены. Если они не предусмотрены конституцией, то вы не можете судить за них, ибо в таком случае не существует закона, который можно к ним применить; а вы знаете, что одно из священнейших прав человека состоит в том, что он может быть предан суду только на основании законов, изданных до совершения им преступления. Если же преступления Людовика предусмотрены конституцией, то они караются лишь предполагаемым отречением от власти.
Пойдем дальше. Я утверждаю, что они предусмотрены конституцией, ибо последняя предвидит самое ужасное преступление, заключающее в себе все прочие, а именно — ведение войны против нации со злоупотреблением ее же собственными силами. Какой бы смысл ни придавать этой формуле, она охватывает все: все предательства, какие мог бы совершить Людовик с целью уничтожения конституции, которую он обещал поддерживать, сводятся, в сущности, к войне против нации. А эта война в переносном смысле гораздо более ужасна, чем пожары, избиения и опустошения, неразлучно связанные с настоящей войной. И что же! Все эти преступления закон карает только лишь предполагаемым отречением от трона.
Я знаю, что теперь, когда нация отменила королевскую власть, она уже не может приговорить короля к отречению. Нация, разумеется, имела право уничтожить королевскую власть; она могла изменить форму правления во Франции. Но было ли в ее власти изменить участь Людовика? Могла ли она отнять у него право требовать применения лишь того закона, который он сам признал над собою? Могла ли она выйти за пределы договора, которому он подчинился? Разве Людовик не имеет права сказать нам:
«Когда собрался Конвент, я был пленником нации. Вы могли решить тогда же мою участь, вместо того чтобы сделать это теперь. Почему же вы не решили ее? Вы отменили королевскую власть; я не отрицаю за вами этого права. Но если бы вы отложили этот акт национальной воли и начали с обвинения и суда надо мною, то вы могли бы применить ко мне только одно наказание: отречение от власти. Почему же вы не начали с этого? Разве то, что вы сделали, могло отнять у меня мое право? И вправе ли были вы сначала уничтожить конституцию, а затем указывать мне, что она уже не существует? Как! Желая наказать меня, вы хотите лишить меня плодов конституции только потому, что сами же ее уничтожили! Вы хотите наказать меня, и, не имея права присудить меня к желательной вам мере наказания, вы вводите новую, отличную от той, которой я подчинился заранее! Вы хотите наказать меня и, не зная соответствующего закона, придумываете специальный закон для меня одного! Конечно, теперь нет власти, равной вашей, но есть одно право, которое вам не принадлежит, — это право быть несправедливым!»
Граждане, я не знаю возражений на эту защитительную речь.
Однако возражения приводятся. Говорят, что нация в силу своего суверенитета вправе карать совершенные против нее преступления и другими мерами, кроме установленных конституцией. Но меня крайне удивляют люди, позволившие себе высказать подобную двусмысленность. Нация могла ввести у себя известную конституцию; она имеет полное право изменять свою конституцию: это право вытекает из сущности ее самодержавия. Но она не могла бы сейчас сказать, не вызывая бури негодования во всем мире: «Я не хочу исполнять закона, который ввела у себя, несмотря на свою торжественную клятву соблюдать его все время, пока он будет существовать». Влагать в уста нации такие речи, это значит подозревать ее честность и предполагать, что конституция была лишь предательской ловушкой со стороны представителей французского народа!
Далее, мне говорят, что если преступления, в которых обвиняется Людовик, не упоминаются в конституции, то отсюда можно заключить только то, что его должно судить на основании принципов естественного или политического права. На это возражение я дам двоякий ответ. Во-первых, было бы чрезвычайно странно, если бы король не пользовался законным правом каждого гражданина — правом быть судимым только на основании закона и не подлежать никакому произвольному суду. Во-вторых, утверждение, будто преступления, в которых обвиняют Людовика, не упоминаются в конституции, — ложно.
В самом деле, в чем, собственно говоря, обвиняется Людовик? В том, что он изменил нации, содействуя всеми зависящими от него средствами успеху попыток, клонившихся к уничтожению конституции. Это преступление, очевидно, предусмотрено вторым пунктом 6-й статьи, который касается тех случаев, когда король не противодействует предприятиям, ведущимся от его имени. Но если даже преступление, указанное в первом пункте той же статьи, а именно ведение войны против нации во главе неприятельской армии, — преступление гораздо более тяжкое, чем предыдущее, — карается только предполагаемым отречением от власти, то можно ли налагать более суровое наказание за менее серьезное преступление?
Поищем наиболее правдоподобные среди выставленных возражений; я желал бы рассмотреть все.
Не буду останавливаться на том возражении, что Людовик уже судился во время восстания.Чувство и разум одинаково протестуют против положения, уничтожающего всякую тень свободы и справедливости, — положения, которое ставит на карту жизнь и свободу каждого гражданина и противоречит самой природе восстания. В самом деле, я не стану разбирать признаков, которыми отличаются законные восстания от незаконных, национальные от частичных, но я утверждаю, что по своей природе восстание есть внезапное и резкое сопротивление гнету, жертвой которого считает себя восстающая сторона, и что, как таковое, оно не может быть сознательным движением, а следовательно, не может и выносить приговоров. Я утверждаю, далее, что у нации, обладающей конституционными законами, восстание есть не что иное, как апелляция к этим законам и требование закономерного суда. Я утверждаю, наконец, что всякая конституция — республиканская или иная, которая не покоится на этой основе и придает только восстанию, независимо от его природы и цели, характер, свойственный исключительно самому закону, — что такая конституция есть не более как здание, построенное на песке, которое будет снесено при первом признаке нового веяния в народе.
Оставляю в стороне и другое возражение, которое сводится к тому, что королевская власть — преступление, ибо она является узурпацией. В таком случае преступной была бы нация, которая сказала: « Предлагаю тебе королевскую власть»,и в то же время решила мысленно: «Я накажу тебя за то, что ты ее принял».
Нам указывали еще, что Людовик не может ссылаться на конституцию, которую он сам же нарушил. Но прежде всего тут предполагается, что он нарушил конституцию, а я намерен доказать противное. Кроме того, конституция сама же предусматривает нарушение ее и карает его одной только мерой: предполагаемым отречением от трона.