Корона Меднобородого
Шрифт:
— Ужас.
— Родители все равно воспитывали его как наследника титула, и он неплохо учился, но все равно любил поваляться в грязи и пожрать каких-нибудь помоев в городе. С ним никто не хотел дружить, кроме детей папиных друзей. Как-то я жила в Венеции несколько месяцев. Потом он гостил у нас в Аугсбурге. Когда я подросла, мама уже понимала, что найти мне мужа с титулом не получится. Она решила, что мы с Гаэтано станем хорошей парой. Мама свихнулась со своими счетными книгами. Она, конечно, оказалась права, когда сказала, что если папа пойдет на службу к Фуггерам, а не к императору,
— Хорошо, когда мама умная?
— Ты бы женился на свинье?
— Да.
— Я не шучу!
— Я тоже. Браки заключаются не на небесах. Браки заключаются между родами. Если бы отец с матерью решили, что мне надо жениться не на Евдокии, а на какой-нибудь свинье из боярского рода, я бы был помолвлен со свиньей.
Здесь Ласка сильно преувеличил, но не соврал. Родители на самом деле не спрашивали его согласия на помолвку, но помолвка не клятва перед Господом, а договоренность о намерениях. Если бы он отказался жениться на Евдокии, родители точно не стали бы его принуждать. Хотя в других семьях могли и силой заставить.
— По-твоему, это нормально? — спросила Рафаэлла.
— Так устроен мир, — Ласка пожал плечами, — Надо чтить отца своего и мать свою. Правда, последнее слово всегда за нами. Мы сами можем открыто отказаться. Или сделать так, чтобы отказалась та сторона. Или пораскинуть мозгами, убедить родителей, что и для нас, и для семьи будет лучше другая партия. Они же тебя любят. Тебя сильно заставляют?
— Папа дал слово.
— Когда?
— Когда нас завалило. Сказал, что если Гаэтано найдет меня живую, то может на мне жениться. Позавчера была помолвка.
— Вас обвенчают?
— Духовник семьи Косса, который его крестил, исповедал, причащал и наставлял в вере. Он и обвенчает.
— И ты пойдешь на брачное ложе?
— Проклятья фей всегда сбываются. Он станет человеком. Другие могут не верить, а я знаю точно. Если фея сказала, что он доживет до свадьбы, то он не погибнет под лавиной, даже если фее самой придется лететь с лопатой в Альпы и копаться в снегу до кровавых мозолей.
— Не понял.
— Проклятье содержало четкое утверждение, что Гаэтано после свадьбы превратится в человека. То есть свадьба в его жизни неизбежна, и раньше свадьбы он умереть не может. На его месте я бы сто раз подумала перед тем, как жениться. Он выбирался из таких передряг, что легендарные рыцари бы не пережили.
— Поэтому он неуязвим для любого колдовства?
— И это тоже. Я говорила ему. Но он ответил, что обменял бы всю свою заколдованную жизнь на один день со мной.
— Тогда почему мы в одной постели, а моя рука у тебя на груди?
— Понимаешь, я папина дочка. Я повидала чудищ больше, чем Парацельс. В наших справочниках есть и мои странички. Нескольких нечистей убила вот этими руками. С другими играла в шахматы или в прятки. Я не побоюсь пойти к алтарю с добрым нестрашным хряком, который на самом деле человек, и лечь с ним на брачное ложе. Но мысль потерять девственность с хряком приводит меня в такой ужас, что
— А он не превратится раньше, чем пойдет на брачное ложе? Было бы справедливо, если бы он стал человеком после венчания.
— Откуда я знаю? Вдруг нет? Что считается свадьбой у фей, если они христианки, но не ходят в церковь? Я спрашивала Фьореллу, фею Службы Обеспечения, но она сказала, что сама не знает. Вдруг он не превратится, пока брак не будет консумирован, и сделает мне больно? Мне страшно. Я никогда раньше этого не делала.
— И ты выбрала меня?
— Конечно, тебя. Потому что ты уедешь и не вернешься, а мне не придется отводить глаза при встрече с тобой. И Гаэтано, если догадается, не поскачет в эту вашу Московию, чтобы съесть твое сердце. Мужчины еще больше не любят смотреть в глаза бывшим любовникам своих жен.
— Ты очень решительная и быстро соображаешь.
— Это тебя возбуждает?
— Да.
— У тебя ведь это будет не в первый раз?
— Даже не во второй, — гордо повторил Ласка, умолчав о том, что всего-то в третий. Хотя в плане опыта ту ночь с Оксаной можно было считать за много.
Он подумал, хорошо ли будет, если сын Рафаэллы и Гаэтано вырастет похожим не на отца. Но сразу же вспомнил, как Вольф говорил, что ведьма может понести или не понести по своему выбору. У Рафи, с ее осведомленностью о колдовском мире, наверняка есть средство от нежелательного зачатия. Тогда что? Рубашку долой и подушку под задницу. Но не прямо сразу.
По крыше ударили капли дождя. Последний осенний ливень. Под яростный стук капель Рафи сказала «сейчас». Удивительно вовремя прогремел гром и ударила первая молния. Когда девушка вскрикнула, ее заглушил второй раскат грома, а когда Ласка остановился, гром прогремел третий раз, и молния ударила в дерево за окошком.
— Что это было? — спросила Рафаэлла, — Гроза?
— Гроза, — подтвердил Ласка, — Ливень, громы и молнии.
— У меня прямо голова кружится. Ой, тут кровь!
— Надо было что-то подложить?
— Ага. Сходи за горничной. Тут ведь есть горничная?
Рафаэлла слезла с кровати и сунула руку в кошелек.
— Дай ей этот золотой флорин и скажи, что мы хотим новое постельное белье. И таз теплой воды. И кувшин самого лучшего вина, какое у них есть. И мяса. И твердого сыра. И нормальный подсвечник с хотя бы тремя большими свечами. И жаровню с углями.
Ласка совершенно не хотел никуда идти. Но он и сам не отказался бы от того, что перечислила Рафи. Не девушку же отправлять вниз.
Кровать стояла так, что ее не было видно через приоткрытую дверь. Рафи села на край и накинула на себя дорожный плащ. Золотой флорин — большие деньги. Деньги, которые творят чудеса. Ласка вернулся сразу с подсвечником, а все остальное за три захода принесли горничная и подсобный работник. В процессе несколько раз назвали его шановным паном и один раз ясновельможным. Наверное, потому что он говорил, смешивая польские слова с немецкими, и польские у него получались почти как у восточно-польского шляхтича, а немецкие точно не как у штирийца или баварца.