Корона на завязочках
Шрифт:
Само время передает по наследству то, что надобно ему сберечь. Нет волшебства. Через нас же и передается, через нашу память и совесть. А мы адресуемся к следующим, уповая на их память и совесть. Хрупкая это материя. Она вроде завещания, оставленного временем: чтоб не распалась связь…
Франческо Петрарка, поэт эпохи Возрождения, писал своим друзьям из Авиньона во Флоренцию письма и отправлял их с купцами, движущимися на юг…
…А в Италии, под Флоренцией, орудовали разбойники, грабили купцов с севера. И если среди добычи попадались письма Петрарки — это
Спустя шесть столетий описал эту историю писатель Борис Зайцев в письме к Борису Пастернаку, сравнивая его письма с письмами Петрарки: «…их всегда просили почитать вслух». Писатель Зайцев жил в Париже, Борис Пастернак — в Москве. Переписка их длилась недолго, полтора года, до самой смерти Пастернака.
Письма из Москвы в Париж шли положенным им почтовым путем, с остановками, надо полагать, «по требованию» — уже написан «Доктор Живаго», уже прогремели все колокола…
Шесть столетий, прошедшие от того четырнадцатого, в котором жил Петрарка, отучили сознание добытчиков облюбовывать письма поэтов как факт великой привилегии и научили бояться их как свидетельства. И всё-таки, сохранились такие строчки:
«Дорогой Борис Константинович… наверное никто не догадывается, как часто я желаю себе совсем другой жизни, как часто я бываю в ужасе… от несчастного своего склада, требующего свободы поисков и их выражений…»
Если эпоха Возрождения оставляет по себе свидетельства созидания, на то оно и возрождение… А коль эпоха есть эпоха разрушения? Не по своей воле, а по велению времени, не так-так эдак, не прямо, так косвенно, но все-таки оставляет след.
Повстречалась мне как-то незнакомая женщина, повстречалась чудным образом, «путем неведомых судьбы узоров». Она москвичка, зовут ее Елена Константиновна. (Не научилась писать «бывшая москвичка»: если родилась и жила в Москве, значит москвичка. Которая сейчас живет не в Москве).
Особенность встречи в том, что Елена Константиновна знала Елену Климентьевну и теперь, через столько лет, прочла рассказ о Нистере и Елене в одной из чикагских газет. И, спасибо ей, разыскала меня.
Надо ли описывать встречу: вспоминали, вспоминали…
И это ли не роскошь, видеть, как оживают, наполняясь энергией нашей памяти целые пласты времени, знакомые образы, вплоть до самых малых и, казалось бы, незначительных подробностей. Они и сделали нас не только современными, но и сородственными тому, о чем говорили. Это ли не роскошь… Кажется, не меньшая, чем чтение писем Петрарки. Мерки изменились: время повело счет на жизни. А Елена выжила.
Попробую воспроизвести то, что она говорила:
«…Если бы Вы знали, как много для меня значила Елена Климентьевна Сигаловская. Она организовала драмкружок при ЖЭКе и вся ребятня с Малой Бронной повалила к ней. Ставили „Теремок“… Вы знаете, помню. Всё забыла, а это помню. Беда была у нас с ней одна и в одно время. У нее мужа взяли, у меня — папу. Я в драмкружок к ней — как на лечение. Она знала, что папу моего арестовали; откуда — не знаю. Ну тогда все знали друг про дружку. Слухи — не хуже Интернета. Мой папа
И еще один сигнал памяти, еще одна семейная легенда, о которой я знаю по обрывочным рассказам родителей. Рассказываю об этом только потому, что, кажется, кроме меня, больше рассказать некому.
Был странный человек по имени Пантелеймон, по фамилии Петренко. Папа называл его Тося Петренко.
Это было давно, до моего появления на свет. Тося Петренко жил в нашей семье, потому что жить больше было негде. Родители говорили, что он молчал. Не потому, что он был нем, а потому что не хотел говорить.
У него была мать. Иногда она приходила к моим родителям, но Тося не общался с ней.
Легенда гласит, что Тося был необычайно талантлив. Был он художником, а потом неожиданно сделал замечательный перевод «Витязя в Тигровой Шкуре» с грузинского на украинский язык. Перевод только по подстрочникам. Петренко не знал ни одного слова на грузинском языке. Потом были другие переводы других авторов, но легенда утверждает, что его перевод был первым и лучшим.
Затем его пригласили в Грузию как автора первого перевода. Из Грузии он не вернулся. Перевод исчез. Потом стало известно, что Тося Петренко утонул. Тело нашли в Куре.
Вот и все, что знаю.
Пишу об этом только затем, что вдруг всплывет это имя и что-то потянет за собой.
Пантелеймон Петренко. Художник. Переводчик. Когда он исчез, ему было 23 года.
Сарабанда II
Бывают времена, к которым прикоснуться страшно. Но что делать: ничего не изменить уже. Хотя память есть память: подает о себе знаки без нашего ведома. Тем и жива.
Снова двадцать девятое сентября. День Бабьего Яра.
Время длит тот день вплоть до мельчайших подробностей сегодняшнего дня…
И за это время — случайно или не случайно? — могла ведь и не случиться, но случилась, состоялась наша жизнь и всё от нее идущее: другие жизни с их собственными случайностями-неслучайностями. Не слишком новая философия, не слишком свежая мысль, но на календаре двадцать девятое… И странно, что есть кто-то, кто уповает на время, как на стирающую резинку: сотрет что-то за давностью лет.
Ничто не сотрет «за давностью…»
Пока пишу эти строчки, преподнес мне тот самый Господин Случай сюрприз. Мелочь. Лицо на телевизионном экране. Оно вмиг напомнило мне образ старого знакомого.
И покатилось…
Приехал он как-то из далекого своего края. Впервые в Киеве. Все как положено: ходим по городу, смотрим разное. И то, что в картинках, и то, чего нет в картинках. Моего гостя интересует больше то, чего нет в картинках и открытках «Привет из Киева».
— Где это было?
Я понимаю, о чем он.
— Мы ведь туда идем?