Корона, Огонь и Медные Крылья
Шрифт:
— Жанна, — сказал Антоний откуда-то сверху, напряженно и сипло, — мы ему не поможем. Если сдвинем с места — только больше искалечим. Может, того… чтобы не мучился?
— Нет! — выкрикнула я. — Вам мало убийств, ваше высочество?
— Надо уходить отсюда, — сказал Антоний. — Это… вроде… приказ вашего мужа.
Я могу увидеть Тхарайя, вспыхнуло у меня в голове, но мысль тут же додумалась до конца.
— Уходите, — сказала я. — Я останусь. Когда вы встретитесь с моим государем, скажите ему обо мне. Он пришлет за мною, моим сыном и моим слугой драконов.
— Вы рискуете младенцем, — сказал Доминик. — Простите меня, прекрасная госпожа, но это неразумно и опасно.
— А бросить умирать в одиночестве друга, который пожертвовал ради меня всем, чем смог — дальновидно и умно?! — огрызнулась я. Я понимала, что, с точки зрения здравого смысла, веду себя глупо, но здравый смысл не мог заставить меня сдвинуться с места.
— Что я Ветру скажу? — пробормотал Антоний. — Что бросил тут вас троих?
Нет, пожалуй, он не боится, подумала я отстраненно. Он, действительно огорчен — как это ни удивительно. Чуден мир подзвездный…
— Антоний, — сказал Доминик решительно, — прикажи нашим людям сделать из плащей походные носилки. Я попробую вправить дракону кости и перевязать — и мы заберем его с собой. Если промысел Божий велит ему умереть, пусть он умрет среди друзей, а не в одиночестве. Это будет правильно, государыня?
Он говорил таким неотразимо повелительным тоном, будто мог приказать Антонию, а Антоний кивнул, бросил на меня странный и, как будто, оценивающий взгляд и ушел к своим солдатам.
Я ощутила прилив чистой благодарности монаху. Он больше не казался мне бессердечным фанатиком, я была готова ему довериться.
— Государыня, — сказал Доминик, — останьтесь рядом. У меня ранено плечо, и рука плохо движется, потому нужно, чтобы кто-нибудь помог мне. Вы не боитесь крови?
— Нет, — сказала я и положила Эда на траву возле себя. Он устроился поудобнее; я видела, как его глазки закрываются от усталости. — Я ничего не боюсь. Говорите, что нужно делать, брат Доминик.
Шуарле уложили на плащи. Доминик, с моей неумелой помощью, перевязал его — я подозревала, что перевязка оставляет желать много лучшего, но больше ничего мы сделать не могли. Сам Доминик чувствовал себя не блестяще; мне казалось, что он ранен тяжелее, чем хочет показать. Я всей душой жалела, что, обучаясь в монастыре, не расспрашивала должным образом сестер-целительниц… впрочем, вряд ли они стали бы обучать принцессу грубым и отвратительным подробностям ухода за больными мужчинами.
Я испытывала тихую неожиданную благодарность солдатам Антония, которые несли Шуарле. Тело Раадрашь Антоний тоже приказал забрать; я ехала на ослике, держа Эда на руках — и по обе стороны от меня несли моих лучших друзей. Я как-то отупела, устала от слез и тяжело понимала, что происходит и что будет происходить дальше; я даже не радовалась возможности увидеть Тхарайя напоследок. Мне только хотелось держать Шуарле за руку — и это невозможно было сделать так, чтобы не мешать его нести.
Непонятным образом появилась Далхаэшь. Я не знала, куда она делась, когда на нас напали богомолы-чудовища, но, как бы там ни было, Далхаэшь уцелела и вернулась. Она семенила рядом со мной, а на ходу бодро и весело что-то говорила, поминутно называя меня "госпожа" и "государыня". Ее голос стучал по моим ушам — и не было сил даже попросить ее замолчать.
Я не помню, сколько времени прошло с того момента, как на нас напали чудовища, до того, как Агли-Лаш открылся моим глазам. Солнце заливало мир зноем, но с ледников дул холодный ветер. Эд проснулся оттого, что проголодался — и Доминик остановил всех; отряд северян ждал, пока я покормлю принца Ашури. На щеку Раадрашь села муха; я согнала ее, муха села на лоб моей сестры — и я вдруг с нестерпимым уколом ужаса подумала, что Раадрашь все уже безразлично. От этого ужаса я заскулила, как потерявшийся щенок — и тут, клянусь Нут и Господом, мне показалось, что Шуарле положил ладонь мне на локоть.
Я дико оглянулась — и увидела Доминика.
— Отдайте прах праху, ваше высочество, — сказал он. — Думайте о ее душе, а не об этом бедном теле, которое душа уже покинула.
— Сколько потерь может вынести человек, брат Доминик? — спросила я устало. — Я знаю, что должна жить ради сына, но тяжесть дорог и боль утраты убивают меня.
— Вы скоро увидетесь с Тхарайя, — сказал Доминик. — Рядом с ним вам станет легче.
— Я встречусь с ним, чтобы расстаться, — сказала я. — Вы не знаете, ваше преподобие.
— Я знаю, — сказал монах тихо. — Но пока — не теряйте надежды.
Мне было приятно его слушать, но я не могла отделаться от мысли, что эти слова — красивая ложь.
Отряд Антония шел по карнизу вдоль пропасти; под нами клубился туман или облака — а над облаками, на другой стороне ущелья в солнечных лучах реял розовый город. Я видела королевский замок, возвышавшийся над прочими зданиями точеными остриями башен, и слезы снова наворачивались на глаза. Родной дом Раадрашь который она уже не увидит — вот что не выходило у меня из головы.
А Шуарле, кажется, дышал, но не шевелился. Я думала, что останусь с малышом совсем одна, когда он умрет; мне хотелось избавиться от этой нестерпимой мысли хоть на некоторое время, но она все возвращалась и возвращалась.
Я не видела, как летят аглийе — в глазах все было серо от слез — но услыхала свист медных крыльев, разрезающих воздух. Рука Шуарле дрогнула в моей руке. Воины Тхарайя приближались, я прозрела от сияния солнечных лучей на их медных телах — но не могла радоваться.
Отряд Антония остановился на плоском месте между горными хребтами. Каменная площадка поросла цветущим кустарником, пробивающимся сквозь щели в скале. Антоний, глядя вверх, оперся ладонью на каменную стену — и в ней вдруг открылся зияющий провал, ведущий куда-то во тьму; из дыры медленно потек темный дым, пахнущий серой и тлением. Антоний отпрянул; я подумала о костях, которые шевелятся под камнями, желая подняться — и содрогнулась.