Корона, Огонь и Медные Крылья
Шрифт:
Горная цепь Нежити — по-прежнему крепостная стена Оплота Мира. Пришедшие из-за реки не преступают начертанных границ, а воины Лучезарного по-прежнему следят за соблюдением договоров.
На вопрос Светоча Справедливости о разбойнике, прозываемом Волосатым Пауком, сообщаю: упомянутый злодей ныне пребывает на другом берегу. Воины Лучезарного выследили его банду в ущелье Трех Ветров; отребье, руководимое Волосатым Пауком, было уничтожено, а он сам четвертован и обезглавлен. Голова упомянутого Паука и его руки отправлены в Лаш-Хейрие, дабы быть выставлены на всеобщее…" —
Молния влетела в мой кабинет так стремительно, что бумаги полетели на пол, а в клетке шарахнулись отцовские голуби. Секунду я был одержим желанием швырнуть сандаловый калам и заорать; пришлось тяжело брать себя в руки, глубоко вдыхать и вспоминать родовое имя, чтобы суметь аккуратно положить калам на край тушечницы.
— У меня подарочек для тебя! — заявила Молния с порога.
— У тебя подарок для твоего господина, — сказал я так бесцветно, как мог. — Я знаю, что ты жаждешь сглазить меня прямым обращением, но и без тебя много желающих, Молния.
— Я не хочу церемоний, Ветер! — фыркнула она и хлестнула себя хвостом по бокам. — Я тоже царской крови, а здесь нет никого из вассалов!
— Если бы здесь был кто-нибудь из них, — сказал я, — я велел бы ему тебя запереть.
Кажется, Молния, наконец, сообразила, что сделала что-то не так. Она улыбнулась, как сумела, поклонилась, не слишком себя утруждая, и подсеменила ко мне, пытаясь совладать со своей нелепой походкой.
— Я не хотела вызывать гнев повелителя, — сказала она с нежностью, не способной обмануть даже трехлетнего младенца. — Я надеялась его обрадовать.
— Ты обрадуешь меня, забыв навсегда, что в мою дверь может среди бела дня ворваться женщина, — сказал я. — Не будь у тебя крыльев, я посадил бы тебя на цепь в ночных покоях.
— И приходил бы ко мне по ночам? — усмехнулась Молния.
Мне стоило большого труда ее не ударить.
— Нет. Днем. Чтобы посмотреть, как тебя кормят битыми крысами.
Молния обиделась. Великолепное зрелище.
— Я всегда пытаюсь развеселить тебя, — сказала она капризно и спесиво сразу, — а из тебя льется медь вперемежку с ядом, стоит мне слово сказать.
— Мне весело, — сказал я в тихом бешенстве. Я успел подобрать разбросанные донесения, голуби мало-помалу успокоились, но между нами все равно пахло озоном. — А если ты сообщишь, что встретилось патрулю — я буду просто счастлив. Я страстно желаю, чтобы ты придала своему визиту хоть видимость нужного.
— Ничего особенного не случилось, — сказала Молния, дернув плечом. Ее хвост задел чашечку с кавойе — и владелице хвоста очень повезло, что остатки гущи не вылились на письмо. — Ах, прости, я не хотела… Ну полно, Ветер, я всего лишь вспомнила, как было забавно. Мы проводили караван, мы вернули заблудшего демона на тот берег, а потом мы увидали, как грибы напали на людей, представляешь?!
— Ты с таким восторгом говоришь об успехах грибов, будто они — твои родственники, — сказал я. — Надеюсь, ты не опустилась до того, чтобы отдать оборотням этих несчастных? Ну просто для того, чтобы стало еще забавнее, а?
Молния хихикнула:
— Вот в том и дело, Ветер! Они здесь, у самых дверей!
— Грибы?
Молния воздела руки и закатила глаза:
— Эти люди! Девица и евнух! Это и есть мой подарок тебе, вот что я хотела сказать. Эта девка сказала, что она царевна с севера, вот что! Она — бледная, как сметана, волосы у нее, как овечья шерсть, она говорит, как потаскушка-нугирэк с базара, только еще невнятнее! Хочешь взглянуть?
Я закончил письмо: голова и руки подонка будут выставлены на столичной площади на пиках, больше пастухов и караванщиков никто не тронет. Других новостей нет, буду счастлив увидеть Гранатового Государя в любой миг и умереть за него, когда он пожелает. Бросил на письмо щепоть мелкого песка, стряхнул, сложил лист шелковой бумаги тоненькой трубочкой и вставил его в голубиный браслет. Вытащил голубя из клетки, сунул за пазуху, теплого. Все это время Молния смотрела на меня в нетерпеливом ожидании, будто ее бесила моя нарочитая медлительность; ее взгляд подталкивал меня изо всех сил, но я совершенно не желал что-нибудь упустить ей в угоду.
Я вышел из кабинета, не торопясь; Молния меня обогнала. Она крутанулась по винтовой лестнице, пронеслась мимо стражи, как вихрь — и распахнула передо мной дверь нарочитым, слишком грубым, безобразно неженским жестом.
Пленники Молнии стояли в окружении стражи и выжидательно смотрели на дверь. Увидев их, я усомнился в словах первой жены: они не были похожи на людей.
Худой лохматый евнух имел прекрасные глаза аглийе. И клеймо между бровей. Я в который раз проклял людей, делающих такое с моими родичами, и в который раз пообещал богам запретить это законом под страхом смерти, если когда-нибудь получу законодательное право — но это мелькнуло в уме между прочим. Женщина…
Женщина выглядела как аманейе. Не как человек. Такого я вообще никогда не видел — ее косы, лен с золотой канителью, ее глаза цвета осеннего неба, ее бледно-розовое личико… И при всем этом невозможном, необыкновенном облике — жалкая рубашонка из крашеного сандалом холста, такие же штаны, туфельки из крахмальной холстины, сложенной впятеро. Одежонка деревенской девчонки.
Эта женщина смотрела на меня спокойно и смело. Удивительно спокойно и смело для бродяжки, которая поговорила с Молнией. Она не и не думала врать — действительно, царевна: глядя на нее, я видел отблеск гранатов короны ее отца.
Моложе Молнии лет на десять. Ведет себя, как надо, правильно ведет себя. Разве что с трудом поднимает глаза от моего хвоста. Не видела аглийе раньше — не считая бедолаги-евнуха, которого лишили хвоста, как и всего прочего. Ядовитый шип, оружие аглийе, домашней прислуге ни к чему… мразота!
Женщина сообразила, что я отметил ее интерес к хвосту — и вдруг ярко покраснела, как обычные женщины краснеть не умеют. Пунцово — словно мак по весне. Я улыбнулся:
— Ты интересная…
В ответ она сделала несколько уморительных танцевальных движений, отставила ножку, кивнула и снова отставила ножку. Сказав, что рада видеть нас… но, взглянув на Молнию, сочла нужным исключить ее из источников своей радости.