Корона, Огонь и Медные Крылья

Далин Макс Андреевич

— Прости меня, Лиалешь, — сказал он так печально, что у меня заболело сердце. — Я — просто бесхвостый щенок. Я лгал себе, я думал, что справлюсь — а получилось, что ты попала в беду из-за моей самонадеянности.

— Ты вел себя очень достойно и отважно, — сказала я. — Не наговаривай на себя. Жестокость встречается повсюду — как ты можешь винить себя, если виноваты другие?

Он бледно улыбнулся. Я погладила его по плечу.

— Послушай, а у тебя тоже был хвост? Как у них? Вправду?

Шуарле чуть не подавился невольным смешком:

—

Много чего у меня было, — сказал он саркастически. — А вот теперь не будет и головы. Хорошо бы — только у меня.

Воины Раадрашь молча слушали наш разговор. Я думала, что говорить им нельзя, но Зеа-Лавайи, наверное, Месяц, точнее — Лунный Серп, вдруг нарушил молчание:

— Знаешь, Йа-Кхеа, — сказал он, обращаясь к своему товарищу, — когда господин выйдет, я попрошу его отослать меня облетать окрестности, охранять стадо, переносить через ущелье мешки с мукой — но избавить от должности телохранителя госпожи.

Йа-Кхеа криво усмехнулся. Третий воин, носящий ухоженную косу ниже лопаток длиной и такую же ухоженную бородку, сказал:

— Если вы будете так несдержанны, кто же станет охранять госпожу? Она попадет в Сети Ли-Вайалешь, или оборотни поймают ее и сожрут… и наш господин будет долго горевать… а потом приблизит к себе другую… к общей радости.

Его товарищи тихо рассмеялись. Шуарле, увидев, что воины не настроены злобно и мрачно, спросил у Зеа-Лавайи:

— Господин, а правда ли, что муж госпожи — принц людей? Тот самый принц, о котором… много говорят?

Воины снова принялись смеяться. Зеа-Лавайи сказал со снисходительным дружелюбием:

— Откуда придорожному цветку знать о жизни барсов? Наш господин, Тхарайя, сын человеческого государя и аглийе, полукровка.

Шуарле открыл рот и сделал несколько судорожных вдохов, как пойманная рыба. Это развеселило воинов еще больше.

— Гранатовый государь, будучи еще юным, как-то повстречал на охоте аглийе, — продолжал Зеа-Лавайи. — Женщину, подобную ночной неге, и запаху жасмина, и жаркой грезе. И увидев, влюбился в ее небесную красу безоглядно и не думая о последствиях. Рассказывают, что он приезжал в горы, чтобы увидеть ее, и пел ей песни, как очарованный бродяга, и забыл о сне и еде — и в конце концов она подарила ему ночь. А потом — оставила свое дитя под кустом роз в его саду.

— Человеческое дитя, — заметил Йа-Кхеа, — старший принц, отважный воин. Пошел в мать телом, в отца душой. Только вот…

Хлопнула дверь. Принц со странной родословной, сопровождаемый своей женой, спустился во двор.

— Это твой подарок? — спросил он, с любопытством разглядывая нас.

Я тоже на него посмотрела. В безобразной драке с аманейе-грибами с меня стащили платок, а плащ я, кажется, потеряла. В распашонке и нелепых здешних штанах, которые я вдруг осознала на себе, знакомиться с особой королевского дома было глупо и неприлично, но я решила не прятать лицо и не опускать глаз.

Принц Тхарайя,

Ветер, был уже далеко не юн, а мне с первого взгляда показался почти пожилым — вероятно, из-за лица: безбородого, но небритого и усталого, с морщинками под светло-карими глазами, у губ и между бровей. Он стриг волосы коротко, и в челке светила седая прядь, удивительно яркая на вороном фоне. И, на мою беду, от матери-аглийе его высочество унаследовал хвост: он повиливал им, как рассерженный кот — было очень тяжело отвести от хвоста взгляд.

— Какая ты беленькая, — сказал принц и чуть улыбнулся. Его улыбка оказалась незлой, даже печальной.

Я вдохнула, сделала несколько шагов ему навстречу и, не зная, как полагается кланяться по здешнему этикету, чинила политес в три такта — что, вероятно, забавно выглядело без кринолина. Улыбка принца стала заметнее; Раадрашь хмыкнула.

— Видеть вас — честь для меня, господин, — сказала я, забывшись — и тут же поправилась, — видеть тебя.

— Глупа, как пробка, — сказала Раадрашь, усмехаясь, — нахальна, невоспитанна, но — красивые волосы, правда?

— Господин, — сказала я, — прошу тебя, позволь мне сказать несколько слов.

Аглийе из свиты принца и принцессы тем временем собрались во дворе; кое-кто из дворни выглядывал из зарешеченных окон. Я чувствовала взгляды всем телом, как на парадном приеме.

— Ты просишь позволения? Скажи, — кивнул принц.

— Я прошу у тебя, господин, милости для своего слуги, — сказала я. — Он был верен мне в опасности и беде, и сделал все, что в его силах. Я не могла платить ему ничем, кроме дружбы и покровительства — а он был предан всем сердцем. Несправедливо наказывать слугу за дерзость госпожи, если кто-то из сильных счел, что дерзость имела место.

Вокруг стало очень тихо.

— Да она совершенно сумасшедшая, — негромко проговорила Раадрашь, и все это услышали.

Принц Тхарайя поднял одну бровь.

— Почему ты об этом просишь?

— Потому что госпожа Раадрашь пообещала, что скормит его псам, — сказала я. — Может, это была ее шутка или угроза, сорвавшаяся в запальчивости, но госпожа — принцесса, а Шуарле — раб, он не может не принять всерьез эти слова.

Принц выслушал меня, кивая головой. Раадрашь дернула плечами, развернулась и ушла в покои, захлопнув за собой дверь. Я чувствовала спиной присутствие Шуарле, и сознание необходимости правильных слов придавало мне сил.

— Господин, — продолжала я, — прости мне этот вид. У меня нет другой одежды, той, что выглядит достойно. Все наше имущество потеряно. Я просто хотела добраться до дома — а это очень далеко — но у меня нет свиты, кроме Шуарле, а горы полны опасностей…

— Я думаю, — сказал принц, — тебе больше ничего не угрожает. И твоему стражу — тоже. Раадрашь высказалась необдуманно, никто не станет убивать его. Считай себя моей гостьей… тебя проводят на темную сторону, — и махнул Йа-Кхеа рукой, а потом быстро удалился.