Корона скифа (сборник)
Шрифт:
— А вот и ошибаетесь! — рассмеялся Кузичкин, потирая замерзшие уши. — Я ведь именно к вам и направлялся. Берите с собой Бурденко и прочих ваших студентов, им, думаю, тоже будет интересно посмотреть на этого уникума. Медикам ведь полезно посмотреть на вампира, тем более что, может, больше никогда в жизни и случая не будет. Сейчас зайдем в полицию, захватим с собой пару полицейских чинов и двинем прямо к вампиру.
— Значит, тот юноша, который парится теперь на психе, ни в чем не виноват?
— Абсолютно ни в чем!
— Я так и знал! Его глаза мне ясно сказали, что он тут ни при чем. Но кто же злодей?
— Наберитесь терпения.
Вскоре толпа студентов шагала за Кузичкиным, Поповым и двумя полицейскими чинами по Почтамтской улице. Вот они уже спустились по лестнице и подошли к дворцу Второва.
— Понятно! — сказал Попов. — Алифер! Про него уже давно идут темные слухи.
Но Кузичкин прошел мимо входа в гостиницу.
— Да куда же вы нас ведете, в конце-то концов! — воскликнул Попов.
— Тут — рядом! — отозвался Кузичкин, достав из кармана пальто револьвер и проверив патроны в барабане.
Вот они миновали здание с термометром Реомюра, книжный магазин Макушина. Вошли во двор, пахнущий шоколадом.
— Сюда, пожалуйста! — сказал Кузичкин, направляясь к флигелю возле шоколадной фабрики. — Господа студенты и медики, следите за всеми окнами, а я с полицейскими войду внутрь!
— Но это же квартира графа Загорского! — удивился Попов.
Кузичкин приложил палец к губам, затем быстро и легко взбежал на крыльцо, рывком отворил дверь, полицейские ринулись за ним. Прихожая и две комнаты были пусты. Повсюду были видны следы поспешных сборов. Кузичкин тотчас крикнул полицейским, чтобы срочно позвонили полицмейстеру, дабы было установлено наблюдение на вокзале и на всех выездах из города. Сам же он схватил кочергу и принялся ковырять ею в топке печи-голландки:
— Вот черт! Дотла сжег все бумаги. И что за нюх? Я ведь не дал ему ни малейшего повода для подозрений. Был уверен, что застану его врасплох. Ага! Он бросил свою дворянскую шпагу. И костюмы все свои оставил. А это что? Парики! Усы и бороды! Всех сортов! Ну, ясно! Оделся попом или простолюдином, загримировался. Одного не пойму — как он опасность учуял? Был бы суеверным, подумал бы, что это — сам дьявол. Но я, увы, не верующий, вульгарный атеист, и нет мне прощения ни на том, ни на этом свете. И чашу позора мне придется испить до дна. Не зря же говорят, что и на старуху бывает проруха. Я конечно, постараюсь, чтобы и в нынешней неразберихе его хорошо поискали по всей стране. Но что-то мне говорит, что шансов почти нет.
Садиза, Садиза!
Федька Салов на окраине Томска нашел китайского старшину Ли Ханя.
Глинобитные и приземистые избушки тут образовывали такие ходы и лабиринты, что посторонний человек обязательно заблудился бы, рискни он зайти в эти китайские кварталы. Но Федька уже бывал здесь раньше, и хоть и не сразу, но нашел нужную землянку.
Ли Хань встретил его в маленькой устеленной коврами комнатушке. Здесь над порогом висели полосы рисовой бумаги с красными иероглифами, а над теплой лежанкой, под которой был пущен дымоход, висел узорчатый китайский фонарь.
Ли Хань не удивился Федькиному приходу, приказал слуге, чтобы подал зеленого китайского чаю, усадил Федьку в плетеное кресло и спросил:
— Твоя дизертира с фронта?
— Что ты? Какая дизертира?
— Такая грузчика, начальника шлет туда, туда, фронта-фронта. Война конца нету, рука-нога целый, почему — Томска?
— Меня в армию не взяли. Меня на психу сдали, а я оттуда ушел, надоело.
— Писиха-писиха, голова больная, гулять Томска нету. Ли Хань тебя прятать нету. Ли Хань начальника уважай! Ли Хань закона — уважай!
— Я к тебе пришел, как к отцу родному! Куда мне еще идти? Спрячь, помоги, я за тебя век Бога молить буду, я отслужу! Отработаю!
Ли Хань внимательно глядел ему прямо в глаза своими раскосыми непонятными глазами. В них было темно, как в черном колодце, только чувствовалась тайная сила и мрачная угроза. Федька совсем заробел. Ли Хань сказал:
— Китаиса тебя прячет, твоя клянись головой. Давай рука!
Он надрезал бритвой кожу на Федькином пальце, достал толстый лист бумаги с синими иероглифами и прижал к этому листу Федькин большой палец, отставив на листе кровавый оттиск. Ли Хань помахал этим листом:
— Документа-документа! Твоя ходи, обезьянка корми, клетка убирай. Там печка есть! Зима будет — дрова много. Совсем не замерзай. Обезьянка тепло надо! Шибко хорошо есть!
— А выпивка-то будет?
— Хороша работай, травка кури. Ханьшин, выпивка — нету. Обезьянка запах не любит.
Когда стемнело, здоровенный молчаливый китаец увез Федьку в фаэтоне в Заисточье. Там неподалеку от озера стоял китайский обезьяний питомник. В этом странном заведении содержали и обучали обезьянок для всей Сибири и Дальнего Востока. Обученная обезьянка продавалась своим же, китайцам, по дорогой цене. И потом китайцы выступали с этими обезьянками на всех больших станциях великой сибирской железной дороги. Зарабатывали они немалые деньги.
Обучение, впрочем, было не очень сложное. На обезьянку надевали красную соломенную шляпу. В землю втыкали кол, к верху которого была прибита небольшая круглая фанерка. Обезьянка была в ошейнике, от которого железная цепочка тянулась к колу и была закреплена там с помощью вертлюга.
Китаец давал команду:
— Ходи! Ходи!
Обезьяна бегала вокруг кола. В нужный момент китаец кричал:
— Садиза-садиза!
Обезьянка вспрыгивала на площадку на колышке. Снимала шляпу и протягивала ее к зрителям, дескать, кидайте деньги!
Одни обезьянки обучались быстрее, другие дольше. От их способностей зависела их цена.
В обезьяннике, кроме того, держали собак, которых китайцы отлавливали по всему Томску. Собак частью продавали, а тех, которых никто не покупал, обдирали и шили из их шкур сапоги, шапки, тулупы и одеяла. Если вы никогда не спали в морозный день, завернувшись в одеяло из собачьих шкур, то вам бесполезно объяснять, как это приятно и полезно.
Ловили китайцы и кошек, и крыс. Всю эту живность продавали в университетские лаборатории для опытов. Ничего тут даром не пропадало.