Корона скифа (сборник)
Шрифт:
С улицы мужики закричали в окна:
— Тебя, Тецков, за твою неправду надо метать из окна!
Побагровев, как закат в окне, Дмитрий Иванович громовым голосом крикнул в окошко:
— Умолкни, голота! В клоповнике сгною!
Налил из графина забористого кваса, выпил. Да как они смеют на него, Тецкова, кричать? Потомок Ермака, славный чаеторговец, пароходчик. Жертвователь на церкви и богадельни, сколько для города сделал? А эти молодые купчики, на какого замахиваются? На самого господина губернатора? Да как смеют! Такие слова даже вслух-то говорить нельзя, только шепотом под одеялом жене.
Федор Ильич понял, что зря кричит, голос надрывает, умолк. Вспомнил, что в город приехал недавно хотя бы и ссыльный, но очень известный юрист. Профессор. Фамилия его Берви-Флеровский. Он поселился в Сенной части. Досужие горожане уже проведали, что человек сей — потомок некоего шотландца Бервика, что умен необычайно.
Один Федор Ильич ехать к юристу не решился. Есть ведь еще обиженные.
Заехал к графу Разумовскому. Тот сразу же распалился:
— Давно пора разоблачить эту банду, как полицмейстера, так и губернатора. Честных граждан убивают, жгут, а бандиты благоденствуют! Такого даже в Гоморре и Содоме не было видано и слыхано. Котел уже бурлит, пар выхода ищет!
— Так-то, так! — закивал Федор Ильич, но надо собрать свидетельства всех ущемленных, чтобы было с чем к сему профессору идти. Известно, граф, что вы человек, знающий обхождение, умеющий говорить…
— А что? Я этим займусь! Небось потом этим аспидам не поздоровится.
— Хорошо, я, со своей стороны, тоже сделаю все возможное. Потом встретимся.
Ночные люди
Евгений Аристархович не слишком-то изощрялся в разнообразии. Он велел привести к нему еврея Каца, подергал его за пейсы и сказал:
— Я тебя сейчас спрашивать ни о чем не буду, сначала я прикажу тебя посадить в одну маленькую ямку. После того как ты там посидишь денек-другой, ты мне все быстренько расскажешь.
И бедного Самуила Каца отвели темными коридорами и столкнули в ту самую яму, где прежде сидел Улаф Страленберг. Теперь в яме сидели уже другие бандиты, но нравы их были те же самые, что и у их предшественников.
Самуил Кац и представить себе не мог, что такое может быть.
На третий день Евгений Аристархович, как и обещал, вызволил Каца из ямы. Когда несчастного ввели в кабинет, Евгений Аристархович ласково спросил:
— Ну, что, жидовская морда, будешь все рассказывать или хочешь еще побыть в яме?
— Все, что угодно будет вашему превосходительству, все буду-таки рассказывать, как перед Господом Богом.
— Расскажи, что делает живущий в твоем доме швед по имени Улаф Страленберг.
— Он занимается наукой, химическими опытами. Может быть, мне, старому дураку, не надо было его пускать на квартиру, не надо было ему верить, может, он там и делает фальшивые деньги, но я таки никаких денег у него не видел, клянусь мамой!
— Видно, придется тебя спихнуть в яму еще недели на две!
— Ваше превосходительство! Ради всего святого на свете! Не губите бедного Каца! Я не видел фальшивых денег, ей-богу, ваше!..
Кац упал на колени и стал целовать ботинки Евгения Аристарховича.
— Встань! Какие опыты делает он, расскажи?
— Не знаю. Он занимается этим в подвале. Что-то смешивает в колбах, что-то там кипит-таки в них, испаряется.
— Кто к нему ходит?
— Господин Горохов бывает.
— О чем говорят?
— О разном, о погоде…
— По делу говори, а то…
Кац мучительно соображал, что же такое сообщить Евгению Аристарховичу, чтобы отпустил бы Каца на свободу, но даже и под страхом мучительной смерти не мог он оговорить невинного человека. И вдруг он вспомнил!
— Не знаю, будет ли вам это интересно, но ученый швед проявил своей кислотой чертеж на каменном столе.
— Интересно! Что за чертеж?
— Я не знаю. Этот чертеж еле виден, а я давно слаб глазами. Я вам скажу, какие-то извилины, вот как у меня, на моих старых руках.
— Что еще?
— Больше ничего такого не знаю.
— Ладно. Сейчас пойдешь домой, запомни: ты здесь не был, ничего не видел, и не слышал! Следи за каждым шагом этого шведа. Запоминай, что будут говорить с Гороховым. Будут приходить мои люди, покажут, вот так, два пальца, отворяй, выполняй все их указания. Смотри не проболтайся никому, а то сам знаешь, что тебя ждет, упрячу в яму уже навсегда.
Кац кланялся, Кац сам не верил, что его отпускают. Отпустили.
Ночью Улаф спал в саду. Луна так светила сквозь ветви, что получались причудливые кружева вокруг топчана. Пахло сиренью, медом, счастьем.
Улаф уже давно проявил прадедовский чертеж, наложил на него заветную пластину. Ему не составило никакого труда по точке, на которую пришелся «глаз оленя», вычислить местонахождение клада. Чертеж он тут же уничтожил, смачивая стол особыми составами и работая скребком. Лишние люди не должны быть посвящены в тайну. Это он понимал.
Подземный ход, о котором сообщал в письме прадед, давно осыпался, так утрамбовался, что вряд его можно было раскопать. Улаф отсчитал шагами нужные метры и сверил направление по компасу. На месте, где полагалось быть древнему острожку Барбакану и колодцу с кладом, стояло внушительное здание.
Страленберг опросил в окрестных домах самых старых жителей, они подтвердили: да, Барбакан был как раз на том месте, где теперь соляной склад. Был там древний колодец: замшелые камни и тяжелая дубовая крышка. Из этого колодца пил воду сам Радищев, когда гостил тут у коменданта города де Вильнева, обрусевшего француза. Радищев тут и шар воздушный запускал, тоже был ученый человек, как и Улаф. Ныне от колодца остался чуть заметный холмик. Колодец заилился в незапамятные времена, крышку и камни утащили.