Корона Тафелона
Шрифт:
— А мама правда обещала меня ей отдать? — осторожно спросила девочка.
— Твоя мамаша, Эрлейн, искала тебе наставницу. Сунулась сюда, да обожглась. Денна хотела, чтобы Маглейн привела это чучело в ваш лес. Твоя мамаша отказалась.
— И всё?! Та на неё не напала?!
— Напала, — засмеялся Виль. — Дурочка ты, Эрлейн. Чтобы справиться с мороком, нужна только воля. А ты сразу — заклинание! Думать надо.
Эрна сглотнула.
— А почему ты её сразу не убил?
— Хотел посмотреть, как ты справишься. Так себе справилась, конечно. Но хотя бы старалась.
— Сам бы попробовал! — обиделась
Вместо ответа Виль щёлкнул её по носу и поднялся на ноги.
— Пошли отсюда. Нечего рядом с трупом ночевать.
— Мы… — осторожно спросила девочка, — мы её не похороним?
— Ай-ай-ай, какая неприятность, лопату с собой не взял, — отозвался убийца. — Что ж ты не подумала, а, Эрлейн? В другой раз ты лопату и потащишь. Пусть лежит. В лесу зверюшки, знаешь, тоже кушать хотят.
Девочка хотела возразить, что она устала, её не держат ноги и она хочет спать, но дядюшка коротко на неё взглянул и она послушно закинула сумку на плечо и поплелась за своим наставником. В горле закипали слёзы.
Глава третья
Роскошь
На рассвете они добрались до человеческого жилья. Виль тащил Эрну на себе — полумёртвую от усталости, хнычущую и даже не пытающуюся сохранить хоть каплю достоинства. Опустил на чей-то порог, будто она была кулем с его пожитками, и три раза тихо стукнул в окно. Шепнул что-то и отошёл. Дверь открылась.
— Отдыхай, — велел он девочке, — приходи в себя. Я вернусь, когда ты сможешь идти.
Эрне было страшно оставаться без него, страшно было и рядом с ним, и она тихонько заплакала. Из дома, в который Виль постучался, вышла женщина (Эрна не разглядела её в предутреннем сумраке), помогла девочке встать и завела в дом. Там она положила девочку в дальний тёмный угол, отгороженный занавеской, как бывает у знахарок. Эрна хотела спать, но не могла от боли, и женщина размяла все сведённые мускулы, напоила девочку молоком с мёдом и травами. Душная темнота угла затягивала. В доме привычно пахло зельями и снадобьями… Эрна сладко зевнула и сама не заметила как заснула.
В доме знахарки она отдыхала весь день и всю ночь и весь следующий день. Что-то удерживало девочку от расспросов, а сама женщина едва с ней заговаривала. Следующая ночь была в разгаре, когда раздался тихий стук в окно. Знахарка заторопилась, растормошила Эрну, дала ей с собой хлеба и тех трав, которые добавляла в молоко, и вытолкнула наружу. Сама она выходить во двор не стала. Едва Эрна перешагнула порог, как Виль повернулся к ней спиной и зашагал. Девочка едва за ним поспевала.
— Кто это был? — спросила она, догнав наставника.
— Женщина, — отозвался убийца.
— Но кто она?
— Поди её спроси.
— Ну, дяядюшка!
— Не болтай. Надо будет — сам расскажу.
— А почему она мне помогала?
— Она всем помогает. Эрлейн, я думал, ты с семи годочков-то выросла. Язык что помело. Чего не знаешь, того не расскажешь другим. Поняла?
— Поняла, — насупилась Эрна и они шли до самого рассвета, а после Виль остановился на обочине и вынул из сумки дорогую накидку из тех, что носят горожанки.
— Примерь-ка, — кинул он накидку девочке. Эрна взвизгнула от восторга. Даже тётушка Вейма не приносила ей таких красивых вещей. Накидка была расшита шёлковыми нитями и те переливались в свете зарождающегося дня.
— Одно слово — девка, — усмехнулся Виль. — Садись. Не ходить же тебе с косой, будто ты вчера из деревни вышла.
К удивлению девочки Виль достал из-за пазухи гребень, извлёк откуда-то ленты — украшенные жемчугом, помилуй Освободитель! — а после быстро и ловко переплёл ей волосы. Он когда-то плёл ей косы — тогда Эрне ещё не исполнилось семь лет, давным-давно, — но сейчас девочка сидела ни жива, ни мертва, поражаясь и умению своего наставника, и неожиданной щедрости его подарка.
— Платье потом переоденешь, — сказал он, закончив, — а пока накидку не распахивай.
— Дядюшка Виль, а зачем? — осмелилась спросить Эрна.
— А затем, что мы теперь поедем в карете, как знатные господа. Пока ты отлёживалась, я всё устроил.
Эрна чуть было не завизжала снова. Вот это да! В карете! Настоящей! Как в сказке!
— Дурочка ты, Эрлейн, — засмеялся Виль. — Слушай внимательно. Тебя зовут Нинета. Ты дочка хларского рыцаря лю Дидье, мать твою ты не помнишь, тебя вырастила кормилица из Лабани'aна, которая потом переехала дальше на восток, вглубь Тафелона, поэтому хларского ты почти не знаешь. Я слуга твоего отца, который вспомнил о тебе и послал эту карету. Запомнила? Зови меня дядюшка Ги.
— Я вообще не знаю хларского, — возразила девочка.
— Дорогой я буду тебя учить.
— Зачем так сложно? — надулась Эрна. — Почему мы не можем идти сами собой? Что это за рыцарь такой — лю Дидье?
— Затем, что эту карету послал нам рыцарь лю Дидье, — спокойно объяснил Виль.
— А он знает обо мне? С чего бы ему признавать меня?
— Что ему надо, то знает, — заверил убийца. — Этот лю Дидье тот ещё потаскун, бастардом больше, бастардом меньше…
— За бастардами не посылают кареты, — не перестала спорить девочка.
— Уговорила, — отозвался Виль. — Так и быть, я поеду в карете, а ты побежишь следом. Встретимся в Хларии. Так лучше?
— Нет!
— Тогда не спорь.
Карета была самая настоящая, запряжённая четвёркой лошадей, с кучером и — мамочки! — двумя слугами на запятках. Виль открыл перед девочкой дверцу и подсадил внутрь. Сидения были мягкие, обитые кожей. Эрна чувствовала себя настоящей королевой. Виль уселся рядом и крикнул кучеру, что можно ехать.
— Ух ты! — шёпотом сказала Эрна. Начало их пути, сбитые ноги, усталость, страшное убийство — всё казалось уродливым сном. А Виль вытряхнул из мешка башмачки с позолоченными пряжками и острыми носами и велел девочке переобуться. Её старую пыльную обувь он просто выбросил из окна — Эрна и ахнуть не успела.
— Это всё мне? — ещё тише спросила девочка.
— Одно слово — девка, — снова засмеялся убийца. — Тебе, тебе. Не смотри так. Если бы я хотел, я бы тебе дорогу золотом мог вымостить, этого добра у меня довольно. Учись, Эрлейн. Сегодня ты принцесса, завтра — нищенка. Успеешь побывать и той, и другой. Вот вернёмся, мамаше твоей скажу, пусть она Увару словечко шепнёт. Я уж говорил ему, чтобы он соврал Дюку, будто у него две дочери, а не одна.