Коронованный лев
Шрифт:
— Ди… — я не нарочно сократил ее имя. Так уж вышло.
Диана слабо улыбнулась. Кажется, эта случайность пришлась ей по душе, даже лед немного оттаял, будто я прикоснулся к нему и согрел.
— Вот такие дела, Поль… — в ее голосе зазвучали затаенные слезы. — Я всегда считала себя сильной и свободной. Меня окружали хорошие люди. Но теперь — я просто не знаю, что делать. Вы хотя бы сражаться можете. А что могу я? Знаешь, было бы другое время, я, наверное, могла бы, а тут?.. Почему так… Почему все так?.. Да черт побери Огюста?! И он еще считает, что ему не повезло?! —
— Он просто боится стать предателем.
Диана бросила на меня ошеломленный взгляд.
— Ах, вот о чем… — пробормотала она еле слышно. — Да, конечно. — Диана чуть прикусила губу и бессознательно погладила книгу. — Но я и тут ничем не могу ему помочь.
— Не только ты, Диана. Мы все по-своему никчемны.
Диана всхлипнула, глядя в потолок. Каким-то чудом ее глаза оставались сухими. Я подошел и взял ее за руки.
— Мы действительно все таковы. Вот и все.
Она уткнулась носом мне в грудь и я мягко погладил ее золотые волосы. Диана пошевелилась и вдруг принялась тыкать меня пальцем, в плечо, будто проверяя, настоящий я, или нет.
— Но мы все еще живы, да? — проговорила она с надеждой.
— Раз еще можем об этом спрашивать, наверное, живы, — предположил я.
Диана испустила легкий смешок. Случайно посмотрев в сторону окна, я замер. Там висела луна, абсолютно круглая, как в фильме про оборотней.
— Ты видела, какая сегодня луна?
— Видела, — сказала Диана. — Ты не подумывал о том, чтобы застрелиться серебряной пулей?
Как Ян Потоцкий? Кто знает, почему именно он это сделал.
— Только что подумал. Но не буду. Из принципа.
— Я тоже.
— Мы что-нибудь придумаем.
— А если нет?
— Помнишь, Конан-Дойль как-то сказал…
— Что, «если мыслить логически?..»
— Нет. «Грядет самое великое приключение в моей жизни».
Диана немного отстранилась, чтобы посмотреть мне в глаза.
— Он сказал это перед смертью.
— Или просто перед своим «великим приключением». А у нас — другое. Возможно.
Диана улыбнулась мне в ответ.
— Спокойной ночи, Диана.
— Спокойной ночи.
Когда я проходил мимо отцовских комнат, из-под дверей не выбивалось ни лучика, и я сразу отправился к себе. Где, как выяснилось, отец меня и поджидал.
— А, вот ты где! — воскликнул я.
— Где? — задал отец риторический вопрос, тормоша Персеваля, мурлычущего у него на коленях и блаженно подставляющего ему загривок.
— Здесь. — И тут меня осенила обескураживающая мысль. — Простите, кажется, я не должен говорить вам «ты»… — Догадался к концу дня, как же…
— Только этого еще не хватало! — искренне возмутился отец, посмотрев на меня с неподдельной обидой. — Говори, пожалуйста! Хоть не буду чувствовать себя среди вас посторонним.
— Хорошо, — согласился я, улыбнувшись с облегчением. Но не на людях — только там, где это будет уместно. — Знаешь… я не знаю, что происходит, но у меня нет никакого доверия к этому неясно кем учиненному эксперименту. Мы ведь не собираемся
Отец тяжело вздохнул.
— Полагаю, — ответил он медленно, после небольшой паузы, — что в этой ситуации мы можем делать с успехом только то, что нам заблагорассудится.
Минутку. Я верно расслышал? Я воззрился на отца с изумлением, не услышав в его голосе ни грана сарказма.
— Ты шутишь. — В его глазах горели потаенные шальные искры. В них было что-то опасное.
— Ничуть. Потому что играть на руку никаким мерзавцам тоже не собираюсь. Но внимательно присмотреться к происходящему — стоит. Я раздумывал о тех некоторых мелких расхождениях, которые помню. Вот скажи-ка мне, кто выиграл бой при Павии, мы или имперские войска?
— Имперские войска. Но королю Франциску удалось пробиться с небольшим отрядом и, если бы только потом он не попал в засаду…
— Но самое интересное, что этого вообще не было.
— Как не было? Ведь дед, твой отец…
— Его ведь тоже не было, — напомнил отец с дьявольской холодной мягкостью.
Что за?..
— Ох… — Я не знал, что и сказать.
— В сущности, почти неважная деталь, крайне мало повлиявшая на результат. Но если, конечно, я помню правильно — или мы помним правильно — и если наша память не является поддельной, мы действительно помним несколько разные миры, а значит, либо что-то делать уже поздно, либо можно предположить, что некоторые незначительные изменения в деталях никак не могут быть по-настоящему фатальны для будущего. И будут играть какую-то роль только очень заметные отклонения, которые будут бросаться в глаза. И тогда… — отец неопределенно пожал плечами. — Тогда, думаю, нам будет нетрудно решить, нравится ли нам такое отклонение или нет.
Я не сразу уловил окончание этой речи, увлекшись воспоминаниями о том, что рассказывал дед о битве при Павии. И только через несколько секунд понял, что именно было сказано.
— То есть?.. Нравится ли? — уточнил я, совершенно сбитый с толку и не знающий, на каком я свете. Хотя не знал я этого с самого утра.
— Именно так. Мы все равно не можем сказать с уверенностью, что все, что мы помним — истина в последней инстанции и следовательно, нет никакого смысла стремиться соблюсти все до точки. Мы не можем предсказать, какое из наших действий приведет к нужному или ненужному исходу. Значит, остается действовать так, как нам покажется справедливым и наилучшим.
— А, вот как… Тогда что, если попробовать отменить Варфоломеевскую ночь? А не помогать ей совершиться, если она вдруг этого не пожелает?
— Почему бы и нет, если получится. — Он сказал это почти легкомысленно, как само собой разумеющееся.
Я не сел, а почти упал на софу, задев прислоненную к ней гитару, и она гулко зазвенела. В голове у меня лихо кружилось, и отнюдь не от недавнего хереса.
— Только не увлекайся, — предупредил отец. — Нам не стоит делать первый ход по причинам, которые мы оба прекрасно понимаем. Мы оба их только что высказали.