Коронованный рыцарь
Шрифт:
— Какой правды?
— О Викторе Павловиче…
Иван Сергеевич вспыхнул и несколько мгновений молчал под испытующим взглядом молодой девушки.
— Ишь, растрепка, — смутился старик… — Ну, да вот что я тебе скажу на это, а ты запомни… Знаешь пословицу: «Ложь бывает во спасение»… Только не во спасение себя, а других…
— Я не понимаю…
— Значит можно сказать и неправду, если правдой ты выдашь тайну другого…
— Значит у Оленина есть тайна?
— Значит…
— А… Теперь я спокойна
Вошедший лакей доложил, что чай подан. Все общество отправилось в столовую, где был прекрасно сервирован стол для чая и закуски.
Разговор за столом сделался общий.
Выпив стакан чаю и закусив, граф Кутайсов первый стал прощаться и уехал. По его приглашению, с ним поехал и Дмитревский.
Вскоре разъехались и остальные гости и сами хозяева разошлись на покой.
В эту ночь не спала в семействе Похвисневых одна Зинаида Владимировна. «Золотые горы» и придворное знание, обещанные графом Кутайсовым, окончательно, вскружили голову тщеславной девушке.
XXII
ВО ДВОРЦЕ
Ирена ушла тем же таинственным ходом.
Виктор Павлович бросился в постель, разбитый нравственно и физически пережитыми треволнениями дня. Его страшно клонило ко сну, но заснуть он не мог.
Кровь еще продолжала клокотать в мозгу и кроме того, как только его одолевала дрема, готовая перейти в желанный сон, его обоняние поражал раздражающий нервы запах.
Это был запах смеси каких-то сильных духов и молодого женского тела, оставленный после себя Иреною.
Тщетно Оленин ворочался с боку на бок, ложился ничком в подушки.
Роковой запах преследовал его и отгонял, казалось, уже совсем овладевавший им сон.
Так промучился он до рассвета.
В пять часов вошел в спальню Степан будить барина, согласно отданному последним еще накануне приказанию.
К шести часам Виктору Павловичу надо было быть во дворце.
Он знал, что государь именно в этот час выходит из своей опочивальни, и хотя ему не было назначено часа, но его величество мог о нем вспомнить и счесть неаккуратным, а последнее свойство людей особенно гневило государя.
В числе рассказов, слышанных Олениным о Павле Петровиче, был следующий, обошедший все петербургские гостиные, случай, происшедший с генерал-прокурором графом Самойловым.
Он однажды опоздал приехать во дворец, и государь, выйдя, по обыкновению, в шесть часов к своим министрам, тотчас заметил, что генерал-прокурора еще не было.
Павел Петрович вынул часы и стал время от времени на них посматривать.
Прошло четверть часа, полчаса, а Самойлова все не было.
Государь подозвал к себе одного из адъютантов и приказал поставить у крыльца дворца офицера сторожить приезд генерал-прокурора и тотчас ему доложить о нем.
Граф Самойлов приехал без
Павлу Петровичу было тотчас доложено.
Он пошел к нему на встречу через несколько комнат и, встретив, как гостя, усадил и сказал:
— Теперь уж, граф, более чем половина седьмого часа, и все то, зачем вы были мне нужны, я уже сам, вместо вас, сделал и теперь вы мне не нужны. Извольте ехать обратно и приезжайте уже к вечеру, в назначенное время.
Граф был поражен этими немногими словами, как громом, и, конечно, уже в следующие дни не опаздывал.
Урок этот послужил на пользу и всем другим.
Этот рассказ вспомнил Виктор Павлович и сонный вскочил с постели, оделся с помощью Степана и, сев на поданные уже к крыльцу сани, поехал в Зимний дворец.
От дежурного адъютанта он узнал, что государь примет его перед разводом и что высочайший приказ о зачислении его в измайловский полк капитаном послан еще вчера.
Пришлось ожидать часа два.
Раний приезд его не был, однако, лишним, так как адъютант сказал ему, что о его прибытии будет сейчас же, по заведенному порядку, доложено государю.
Оленин вмешался в толпу ожидающих, как и он, приема офицеров разного рода оружия, прибывших для смены караула или развода.
Он прислушался к разговорам.
— Молодец, Чулков, в одни сутки смастерил себе новый мундир… Посмотрим, заметит ли его величество… — говорили в кучке офицеров, близ которой стоял Виктор Павлович.
— Какой Чулков? Какой мундир? — послышались вопросы, видимо, не посвященных в предмет беседы.
— Гвардейский сержант… еще совсем юноша…
— Что же с его мундиром?
— Да ничего… Вчера на разводе он стоял крайним в шеренге… Молодец, высокий, статный… Государь обратил на него внимание, до тонкости рассмотрел его мундир и даже погладил сукно, да вдруг и говорит:
— Какое прекрасное суконце! Небось, оно недешево куплено! Почем заплатил за аршин?
— По шести рублей, ваше величество! — ответил Чулков.
— О, поэтому, — подхватил государь, — весь мундир тебе дорогонько обошелся; а небось одного-то на год мундира мало?
— Конечно, мало, ваше величество, — сказал сержант, — а мундира два надобно.
— Прибавь к тому и третий, хоть подносок, — сказал государь. — Но сколько за тобою, друг мой, душ?
— Сорок.
— Сорок только! — подхватил государь. — Ну, жалок же ты мне! Как ты, бедненький, и пробиваешься еще.
Сказав это, государь отошел, а Чулков, не будь глуп, тотчас сообразил, для чего это было говорено ему и сегодня уже явился в очень хорошо сшитом мундире, но толстого сукна, и стал опять крайним в шеренге. Вот мы и соображаем, что будет… Заметит ли государь такое быстрое исполнение его желания или нет?