Коронованный рыцарь
Шрифт:
— Когда же начнутся эти балы?.. — чуть слышно прошептала Зинаида Владимировна.
— Во время коронационных празднеств в Москве, а потом по приезде в Петербург…
— Счастливая Москва… Как жаль, что мы уехали из нее! — воскликнула она капризным тоном ребенка.
— Кто мешает вам поехать туда на время этих празднеств.
— Ну, батюшка, ваше сиятельство, лучше не искушайте мое бабье. С каких это капиталов нам разъезжать из города в город, да еще во время празднеств… На одни тряпки да разные фальбала какая уйма денег выйдет! — вставил свое слово Владимир Сергеевич.
Что он разумел под словом «фальбала» неизвестно.
— Скупитесь, ваше превосходительство, скупитесь… — ударил граф фамильярно по коленке Похвиснева. — Для такой дочки не грех мошну-то и порастрясти…
— В самом деле, генерал, почему же нам не поехать гостить в Москву к брату Сереже, — сказала Ираида Ивановна.
— Мошна-то негуста, ваше сиятельство, ой, как негуста, — не слушая жены, отвечал Владимир Сергеевич, видимо, польщенный фамильярностью графа.
— Сгустят, ваше превосходительство, сгустят монаршею милостью..
Лицо генерала расплылось в довольную блаженную улыбку.
— Уж и так, ваше сиятельство, щедротами его императорского величества преисполнен… Где же еще надеяться. И думать не смеешь.
— Ничего, надейтесь… Коли его величество жалует, так жалует, а гневается, так гневается…
— Впрочем, о чем же я думаю… — воскликнула Ираида Ивановна, — чтобы принимать участие в царских праздниках надо иметь придворное звание, а мы что…
— За этим дело не остановится, ваше превосходительство, Ираида Ивановна, не остановится.
— Кабы вашими устами да мед пить, ваше сиятельство… Я сплю и вижу девочку мою при дворе видеть… Мне-то уж куда, на старости лет…
— Устроим, ваше превосходительство, устроим… Жив не буду, если к коронации не будет Зинаида Владимировна фрейлиной, а вы, матушка, статс-дамой…
— И за что такие высокие милости, ваше сиятельство…
— Какие тут милости… По достоинству… Украшением, повторяю, будет придворных празднеств ваша дочь, сударыня…
И мать, и дочь сидели раскрасневшиеся от охватившего их волнения.
Остальные гости молчали и внимали с благоговением речам совершенно увлекшегося красотой Зинаиды Похвисневой графа Кутайсова.
— Волшебник вы будете, ваше сиятельство, коли все так сделаете, — заметил, потирая руки, Владимир Сергеевич.
— И сделаю, ваше превосходительство, сделаю… Еще не все потерял у государя моего… Еще в силе…
— Кто против этого скажет… Ближе-то к его величеству, чем вы, кто найдется? — заметил Похвиснев.
— Это не говорите, пролезли многие в близость, пролезли помимо меня, но я тоже за себя постою, — сказал граф, видимо, скорее отвечая своим собственным мыслям, чем словам генерала.
На лицах подобострасно слушающих гостей мелькало завистливое выражение.
— Ишь дочка-то какого туза приворожила! — казалось, говорили одни…
— И что особенного в этой девчонке! — читалось в глазахмамаши золотушной дочки, и взгляд ее перескакивал с последней на Зинаиду Владимировну, все продолжавшую сидеть с опущенными долу глазами.
Только на двоих людей, находившихся в этой гостиной, все эти обещания золотых гор и разглагольствования графа Ивана Павловича не производили ни малейшего впечатления.
Эти люди были — сидевший в стороне от разговаривающих Иван Сергеевич Дмитревский и Полина, приютившаясь в отдаленном уголке гостиной.
Последняя, нимало не обиженная, что почетный сиятельный гость, рассыпавшийся в любезностях перед ее сестрою, не обращал на нее ни малейшего внимания и, видимо, забыв о ее существовании, исключил ее из того рога изобилия обещаний, который весь высыпал на головы ее матери и сестры.
Придворное звание, которого так жаждали последние, было для нее пустым звуком, значение которого она не могла понять.
Из разговоров «дяди Вани» она знала, что при дворе надо уметь скрывать свои мысли, надо быть не тем, что есть, а подделываться под общий фон картины.
Она не смогла бы этого по натуре и с удовольствием видела, что о ней позабыли.
Порою в ее головке мелькала тревожная мысль, что о ней вспомнят при исполнении обещаний — в том, что их исполнять, она ни на минуту не сомневалась, слепо веря в людей — и ей придется вместе с сестрою и матерью являться на пышные балы, где она будет проводить — это она знала по московским балам — скучнейшие часы ее жизни.
Она старалась, но не могла отогнать от себя этой тревожной мысли, смущавшей ее еще более потому, что она была и без того расстроена.
Расстроил ее «дядя Ваня».
Выбрав минутку, когда все были увлечены росказнями Кутайсова, она перепорхнула из своего уголка и уселась рядом с Иваном Сергеевичем.
Он посмотрел на нее и по ее лицу заметил, что ее что то смущает и беспокоит.
— Что с тобою, растрепочка? Или и тебе завидно, что твоя сестра будет фрейлиной? — тихо сказал он ей.
— Дядя! — укоризненно произнесла она.
Он не заметил тона.
— Если ее сделают фрейлиной, то и тебя… Иначе это будет несправедливо… За это вступлюсь и я.
— Но я совсем не хочу, дядя… — с неподдельным ужасом отстранилась от него Полина. — Я совсем не о том.
— Вот как!.. Почему же?
— Я не умею притворяться… Ты знаешь… Какая же я буду придворная?..
— Ничего, привыкнешь…
— Я не хочу привыкать к дурному… Я не о том…
— О чем же?
— Дядя, милый, зачем ты не сказал сегодня правды?