Короны Ниаксии. Змейка и крылья ночи. Книга первая из дилогии о ночерожденных
Шрифт:
«Как сочтет нужным».
Это прозвучало зловеще. Лунный дворец предоставлял кров, пищу, воду – до тех пор, пока не переставал. Он предоставлял безопасность – до тех пор, пока не переставал. Лунный дворец не был местом отдыха. Он сам по себе был испытанием.
– Касательно пролития крови внутри Лунного дворца…
Возможно ли, чтобы зал не дыша замер еще в более глубоком безмолвии? Кажется, мы все этого ждали. Иногда участникам Кеджари запрещалось убивать друг друга за пределами испытаний. В другие годы подобных ограничений не существовало.
В этом заключалась
– Вы можете защищаться от нападающих, – сказал министер. – Однако богине ценен дар крови, преподнесенный в отмеренное время ее испытаний.
И как эту чушь понимать?
Удивлялась не одна я. Присутствующие неловко мялись, недоуменные взгляды шарили по залу. Такая формулировка… скажем так, ничего не проясняла.
«Богине ценен дар крови, преподнесенный в отмеренное время ее испытаний».
Это значит: «Если получится, погодите убивать друг друга, пока не дождетесь зрителей. А если не получится – ну ладно, что поделаешь»?
Или это значит: «Терпите до испытаний, и падет гнев Ниаксии на ваши головы, если не утерпите»?
Я даже не знаю, что бы я предпочла. Если в этом году убийства окажутся под запретом, это даст мне хоть немного покоя в стенах Лунного дворца. Может быть, даст, а может, и нет, не будем забывать о соблазнительности моей человеческой крови. С другой стороны, наверное, мне легче будет перебить противников, когда они этого не ожидают, чем когда это будет на ристалище.
– Вы связываете себя этими правилами, когда в ходе Кеджари вручаете свою душу Ниаксии, – сказал министер. – И вы должны следовать им до того момента, как турнир завершится, или до того момента, как она освободит вас от вашей клятвы. Аджа сарета.
– Аджа сарета, – пробубнили мы.
– Завтра на закате вас созовут на испытание Полной луны. Да направляет вас Матерь!
Министер поднял руку, словно налагая на всех нас великое невидимое благословение, и пошел прочь, не произнеся больше ни слова. Ни финальной речи, ни ободряющего прощания, ни прочувствованной молитвы.
В жутковатой тишине двустворчатые двери под балконом распахнулись, открывая вид на обеденный зал. У нас над головой покидали балкон жрецы и жрицы. Винсент встретился со мной глазами за секунду до того, как уйти. Наши взгляды заключили негласное соглашение. Он чуть опустил подбородок, я кивнула в ответ и последовала за остальными в зал.
Пир в обеденном зале посрамил праздники у Винсента. Многие дневные часы я прочесывала оранжерею, пытаясь определить съедобные растения, – так, на всякий случай: я не была уверена, дадут ли нам вообще еды, и если дадут, то окажется ли она безопасна для людей. Но, несмотря на усталость и натянутые нервы, у меня слюнки потекли от одного вида, представшего глазам. Два длинных стола ломились от блюд, и возле каждого – по три десятка стульев. Мы набились в зал и сгрудились у стен, словно страшась, что яства взорвутся, если мы подойдем слишком близко.
Наконец какой-то рослый
Одни участники жадно глотали кровь, так, словно боялись никогда больше не поесть – опасение не беспочвенное. Другие же с равнодушным видом набивали провизией карманы или сумки.
Я прикусила губы. Кулаки сжались так, что ногти впились в ладони.
Конечно, они не голодны. Они же славно откушали прошлой ночью.
Лишь один не обращал на трапезу никакого внимания. Темноволосый мужчина лихорадочно передвигался по залу, обходя все столы. Я узнала его – перед речью министера он как-то затравленно озирался. Теперь мои недавние подозрения подтвердились. Он явно кого-то искал и оттого, что не находил, все больше впадал в исступление. Трижды обогнув стол, все быстрее и быстрее, он выбежал за дверь, растолкав по дороге двух тенерожденных, и они грозно посмотрели ему вслед.
Спустя несколько минут дикий звериный рев прорезал воздух, внезапный, как звук бьющегося стекла.
Все вскинули голову. Руки потянулись к оружию. Я и сама стиснула рукояти кинжалов.
Первой моей мыслью было, что это какой-то монстр; что нас заставили расслабиться, внушив угощением ложное чувство безопасности, и решили, что до завтрашнего испытания уберут еще нескольких из нас.
Но нет, обратно в зал ввалился не монстр, а тот самый темноволосый мужчина. Он вопил, и лицо его от бешеной ярости покрылось пятнами. Я различила, что его вопли складываются в слова: «Брат! Сволочи, они убили моего брата!»
Крылья у него сейчас были наружу, расправлены, перья переливались множеством оттенков коричневого и черного.
…Точно так же, как крылья ришанина, выпачканного кровью Иланы.
А когда этот мужчина резко обернулся, дико вращая глазами, я поняла, что эти глаза точь-в-точь как те, что вчера ночью вглядывались в мои, пока я медленно вонзала нож в сердце.
Я застыла.
– Сволочи, кто это сделал? – выл мужчина. – Думаете, вы можете убить Ажмая и вам сойдет это с рук?! Кто из вас это сделал? Я вас всех поубиваю!
А вот и не поубиваешь.
Я чуть было не призналась – чуть было не!
К моему удивлению, первым отреагировал Ибрихим. Он встал со стула, примирительно подняв ладони.
– Тише, брат. Нам не надо больше смертей, пока не начались…
– «Брат»?! – рявкнул мужчина. – Ты мне, скотина, не брат! Мой брат мертв!
Группка кроверожденных захихикала, о чем-то переговариваясь, и я подумала, что сейчас этот мужчина совсем обезумеет и пойдет всех крошить. Его рот перекосило зубастым оскалом, кулаки затряслись. Но когда он уже готов был броситься в атаку (на кого или на что – не знал, кажется, даже он сам), из дальнего угла раздался глубокий, ровный голос: