Короткометражные чувства
Шрифт:
— Но где это место? К тому же твоя «Школа гетер» вполне может оказаться какой-нибудь банальной сектой… — я запнулась.
— Дура, — Серафима убрала руки. — Решайся, это шанс.
— Последний? — мелодраматично произнесла я.
— Может быть… — будто зная что-то неведомое мне, Серафима отвернулась.
Я вспомнила про деда и — почему-то — про квартирные счета…
— Ну? — Серафима выжидающе смотрела на меня. — Время не терпит! Солнце почти встало…
А я молчала. Вся жизнь проплывала у меня перед глазами — жизнь спланированная, приевшаяся, нервная. Традиционные школа-институт-аспирантура, зачем-то — разряд по пулевой стрельбе, скучный и разочаровавший слой игрушечных пиплов,
Я устало подошла к Альме. Собака лизнула мой нос, и я ощутила тепло — тепло, которого не чувствовала лет сто. Я грустно начала разбирать палатку, как вдруг заметила Серафиму. Прислонившись к сосне, она наблюдала за мной с каким-то сожалением и мечтательностью одновременно.
Не говоря ни слова, я медленно пошла навстречу девочке, глаза которой были похожи на глаза раненого оленя.
Она приложила палец к губам: в агонии молчания мы уходили сами к себе.
— Так бывает, — говорит моя героиня, отряхиваясь от листьев. — Ты делаешь с буквами все, что хочешь. Почему бы тебе не научиться делать это — все, что ты хочешь — вне их материи?
И мне нечего ей ответить. Так бывает.
Патология короткого рассказа
Истина — это слово, которое не имеет иного смысла, нежели тот, что это слово означает.
А скользить ей придется по побережью холодного моря. В настоящем времени — для убедительности и погружения в сей миг. Значит, напишем: «Она скользит по побережью холодного моря. Волны, бросаясь к ее ногам…» — и тут же отпустим фразу, проследуя в следующий коридор. Там не так интересно, как в предполагаемой завязке, зато легко. Нет жанра, но есть канва. Кромка. Узкая полоска света, на которой мы и станем танцевать. Одно неверное движение — и мы уже в пропасти, и мы уже — ам! — съедены: здравствуйте, будьте любезны, как вы добры, спасибо, пожалуйста, не стоит благодарности, было приятно, погода чудо как хороша, до свидания, всех благ, всех благ; и снова — здравствуйте, будьте любезны… Не будем. Не будем любезны! Мы даже не поздороваемся, потому что вы вовсе не добры, благодарить вас не за что, и ни черта нам не приятно опять видеть вашу самодовольную рожу; погода, кстати, мерзейшая, и — наконец-таки! — прощайте, и — литл совет: мойте — хотя бы иногда — руки.
А о чем собственно разговор, спросите вы, и будете правы: каждый ведь может спросить, какого такого весеннего месяца Нисана его грузят. Но мы — нет: мы не грузим. Предупреждаем только: ножку сюда — ямка-с. А ну — «Ам!» — и вас уже нет, съедены с потрохами: здравствуйте, будьте любезны, как вы добры, спасибо, пожалуйста, не стоит благодарности, было приятно, погода чудо как хороша, до свидания, всех благ, всех благ. Аминь, да простит нас осилящий. Впрочем, все уже было.
Итак…
Скользить по побережью холодного моря. Скользить по неровной, шероховатой поверхности. Чувствовать каждый камешек. Каждый коридор — голым сердцем пятки. Каждое лязганье чужой пасти. Знать, что все это будет покруче Аристотелевой логики. Изучать многозначные логики, делить на ноль, считать трубы органа во время службы, если вы —
— Ла илаха илла Ллаху ва Мухаммадун расулу лла-хи! — скажет мусульманин. — Нет никакого бога, кроме Аллаха, а Мухаммад — посланник Аллаха! — и переведет снисходительно — «неверному».
А мы отойдем в сторонку. Мы ничего не станем комментировать, ведь мы привели «шахаду» лишь в качестве грамматического примера, поэтому она считается недействительной.
— Где, где сердце? — не может понять Скользящая по побережью холодного моря. — Украли, сердце украли! — такое с ней впервые.
Скользящая пытается заткнуть дыру на груди тряпьем, но не может найти тряпья и потихонечку истекает кровью. Впрочем, это не такой уж быстрый процесс: нам хватит времени до конца текста.
Скользить по побережью холодного моря… Не помня имени… Да-да, не помня имени… Самое главное — не помнить его: имя всегда — маска, под которой потеет душа: истаивая, сочась — у кого как — нелепыми полосками чересчур жирного грима (импортного или дешевого «Ленинградского»), наложенного с удовольствием или — кое-как, по нужде.
— Жир! Жир! — шипит особа, которую мы и не пытаемся онемечить. — Кругом одни разводы! Жир! Жир! — она действительно развелась и считает, будто событие оное приблизит ее к тому идеальному состоянию свободы, когда женщина может…
Стоп: со свободой надо — или предполагается — что-то делать. Поэтому наша героиня, как тысячи и тысячи других, едет к морю. Еще не зная, что оно холодное, несмотря на теплое течение — так бывает. Таким вот образом она и начинает скользить по побережью. И если, следуя математической логике, принимать «альфу» за конъюнкцию — соединение, равноценное только что употребленному союзу «и» («И шло бы оно все лесом»), вот этот знак, «V», как дизъюнкцию — разделение («…или раком»), стрелочку, направленную вправо — как импликацию («Если он мне изменял, значит, я не разрешу ему видеться после развода с детьми»), тильду — как отрицание («Неправда, что он мне не изменяет»), а знак равенства — как эквивалентность («Брак — то же, что и недосоленный суп»), то мы можем позволить себе выстроить — для экономии места, ведь количество символов существенно сократится — контуры силуэта особы, скользящей по побережью холодного моря, беря ее за руку, итак: ее 0 =…
Уфф! Какое длинное предложение у нас получилось! Предложение и то быстрее делают! А по сему, из уважения к даме, мы никому не расскажем о том, чему же на самом деле равен еенуль. Литературная персонажка, по чьей-то нелепой идее — предположительно — должна заключать в себе некую загадку. А что станет с персонажкой, если мы тотчас выведем ее формулу? Никакой загадки не останется! К тому же что вытворит с нами сюжет, бездарно опошлившись? Нет, мы определенно — определенно! — против того, чтобы решать с помощью Скользящей критические уравнения с неизвестными лауреатами, читающими вслух — на публику — свои нетленки: нам скучно, мы хотим танцевать. И пить вино. И веселиться! Так что мы пока, пожалуй, пойдем. Туда, где все это есть в изобилии.
Но мы отвлеклись. Итак, особа, скользящая по побережью холодного моря (и у которой даже нет имени), отчего-то понимает (наверное, это вредное влияние книг), что в основе любой логической системы лежат некие очевидные, но все же недоказуемые, аксиомы. Увы! Логика эта до печали двузначна и на большее не способна: «истинное» и «ложное» всегда подается в ней под бесполутоновым соусом. В этой логике всего 4 закона — о ужас! Всего 4 закона, и все они жутко не нравятся Скользящей по побережью холодного моря.