Корпус-3

Бир Грег

— Где девочка? — спрашиваю я. Ее не видно, хотя здесь так мало мебели, что не спрячется даже такая крошка, как она.

— Девочки слабые, — отвечает женщина. — Они не могут долго быть без матери.

— А где их мать?

Женщина и мальчик пожимают плечами. Атмосфера печальная, тягостная. Мы молчим и даже не смотрим друг на друга — словно звери в зоопарке.

Закусив губу, женщина бросает взгляд на меня. Ее рука мокрая от пота. Мы сидим на низком диване с прямоугольной спинкой, которая мягка лишь настолько, чтобы не было больно. Либо мальчик не полностью контролирует комнату, либо он любит жить по-спартански.

Понятия не имею, что значит «по-спартански».

Не сводя с меня глаз, женщина немного сползает вниз и кладет руку мне на ногу. Это вызывает во мне странное чувство. Я не знаю, что делать. Сейчас, в минуту опасности, ее прикосновение неуместно, но, быть может, в этом все и дело: наверное, женщина напугана и хочет, чтобы ее успокоили.

Однако я не тот, кто ее утешит, — это известно мне так же точно, как и то, что Господь создал зеленые яблочки(ну вот, снова! Спартанские яблочки?).Но я все равно похлопываю женщину по плечу, а затем осторожно снимаю ее вялую и потную руку.

— Он не дня тебя, — говорит ей мальчик, отстраненно наблюдая за происходящим. — Таким его сделал Корпус. Он никогдане станет твоим.

— Заткнись, — говорит женщина.

— Сама заткнись, — отвечает мальчик.

Он встает и прижимается ухом к стене, затем снова проводит по ней руками. Дверь открывается. В коридоре пусто и тихо.

— Ушли, — говорит мальчик, улыбаясь.

— Кто это был? — спрашиваю я.

— Факторы. Когда я чувствую, что они приближаются, то закрываю дверь, и они проходят мимо.

— Сейчас уйдешь и ты, — говорит женщина, глядя в угол. — Так всегда. Ты читаешь книгу, уходишь, а потом тебя приносят. — Она содрогается, то ли смиряясь с судьбой, то ли отчаявшись. — Не ходи туда. Там только страдания и смерть. Оставайся с нами: здесь есть вода и пища, и вместе нам не будет скучно. Мне так хочется с кем-нибудь поговорить.

Но я уже принял решение.

— В следующий раз не давай ему книгу, — советует ей мальчик.

Женщина встает.

— Тогда я хотя бы приготовлю тебе пакет с припасами. — Она смотрит на мальчика, и тот одобрительно кивает. Здесь хозяин он, а женщина — только часть обстановки.

Мне в самом делепора.

Центровка

Мальчик рад, что я ухожу, и с удовольствием дает мне советы. Пока есть вес, беги по коридору, который идет мимо морозильников, — на другой стороне будет теплее, говорит он.

Так я и делаю. И едва успеваю.

Замедление застает меня в тот момент, когда я выбираю между шахтой, которая идет к центру с лестницей у одной из стенок, и развилкой коридора, который простирается влево и вправо — предположительно огибая корабль по периметру. Неизвестно, возвращается ли коридор обратно, или уходит куда-то еще, — иными словами, являются ли правая и левая ветка частями одного коридора или ведут в разные стороны.

Я останавливаюсь, чтобы изучить отметины на стенах. Снова круги и полосы. Понятия не имею, что они означают. Скорее всего по ним ориентируются факторы.

Ясно одно: лишь малая часть корпуса пригодна для жизни. Все, что я видел до сих пор, предназначено для факторов, которые занимаются специфической работой и лишены или почти лишены любопытства. Но если это бессмысленное однообразие продолжится, я превращусь в человека со странностями.

С таким же успехом я могу вернуться к хлебоедам — в каравай-сарай.

Почему-то эта мысль заставляет меня улыбнуться. Я изменил слова, и получилась шутка, но к чему она относится, непонятно. Я достаю книгу и карандаш, чтобы записать ее и тем самым немного разбавить серьезный тон. Я листаю страницы, провожу пальцем по черным линиям — и только сейчас до меня доходит очевидное: эти грубые черты — знаки перехода. После каждой линии почерк меняется.

Теперь шутка кажется мне более чем банальной. Книга принадлежала по крайней мере четырем моим копиям, и если она потеряется, то все, кто был раньше, словно бы и не жили.

Сколько их попало в морозильники, не оставив ни единой записи о своих достижениях? Надеюсь, мне удастся пройти хотя бы так же далеко, как и тем, кто записал в эту книгу что-то важное. Когда-нибудь я внесу в книгу пометки, но повторять то, что уже записано, смысла нет, так что…

Я еще не заслужил право делать записи.

Обратной дороги нет.

Я делаю выбор и начинаю спускаться. Принимаю решение использовать свои термины вместо ненадежных, вечно меняющихся понятий «вверх» и «вниз». Спускбудет означать движение к центру Корабля, а восхождение— к периферии, к внешней оболочке корпуса.

Я ищу на стенах новые рисунки, другие знаки, оставленные девочкой или кем-то другим…

Было бы странно увидеть собственный призрак. В памяти всплывают смутные воспоминания о загадочных мертвецах, духах и привидениях. Что, если все мои копии вернутся одновременно и начнут нести всякий вздор? Жуткие истории. Бесполезный хлам, который всплывает в самый неподходящий момент. Часть искусственного культурного наследия. Почему я не могу вспомнить что-нибудь нужное — например, точный план Корабля, который помог бы мне понять, зачем Корабль нужен и почему у него такая форма? Почему он состоит из трех корпусов? Зачем луна из грязного льда? Живет ли кто-нибудь в других корпусах? Остался ли кто-нибудь из Штурманской Группы?

Сколько времени уже прошло? Как давно Корабль отправился в путь… и откуда?

Ясно одно: Корабль по мере необходимости создает людей и вещи.

В шахте довольно однообразно — сотни метров всепоглощающего мрака. Я останавливаюсь, чтобы напиться. Есть я пока не хочу — наелся еще в комнате мальчика. Мне почти стыдно за то, что я разделил их трапезу, и жаль женщину, которая попала в рабство к мальчику.

Что он сделал — или от чего отказался, — чтобы заслужить расположение Корабля?